– Ну и? – повторила она.
– Может, я войду? – предложил он. – А то я чувствую себя идиотом, разговаривая через эту щель.
Глаз моргнул.
– Только хитрозадого, блин, копа мне и не хватало.
– Либо мы беседуем сейчас, либо я повторно приду в приемные часы, и мы потопаем беседовать в участок, – сказал он и подчеркнул: – В ваши приемные часы, не мои.
Она что-то пробормотала шепотом, дверь закрылась, и он услышал, как с грохотом сдергивается цепочка. У нее было усталое лицо, полинявшее, как и тоскливые глаза. Кожа, увядшая от выпивки, курения и чрезмерных невзгод, хотя женщине едва ли перевалило за тридцать. На ней был розовый махровый халат, а на голове упрямо курчавились мокрые волосы.
Открытая дверь почти упиралась в боковую стену. Кровать, полтора на два, занимала почти всю площадь комнатенки. Раковина и двухконфорочная плита стояли в дальнем углу, справа от окна.
– Вы Трайна Карр?
Она пренебрежительно вздернула голову: да.
– Можете сесть сюда. – Женщина указала на ярко-розовое надувное кресло у окна.
В комнате было слишком много розового: розовые стены, розовый коврик, недавно почищенный пылесосом, чистые розовые простыни на постели. Даже китайские фонарики, развешанные над передней спинкой кровати, были розовые.
Перспектива втиснуться в пукающий пластик надувного кресла не привлекала, и Фостер отказался. Оглядевшись, он прошел к дальнему концу кровати и осторожно снял зверинец мягких игрушек с прикроватного стула.
Она смотрела, как он садится, с таким видом, будто была уверена, что под его весом стул отдаст концы.
– Милая комнатка, – сказал он. – Очень… розовая.
– А что плохого в розовом? – спросила она.
– Ничего, – ответил Фостер. – Это ведь дамский цвет, не так ли?
Ответ, видимо, успокоил ее, она села на кровать, слегка наклонившись в его сторону, открыв ложбинку между грудей больше, чем это было необходимо.
– Ну а мне нравится, – сообщила она.
Фостер решил извлечь выгоду из этого успеха и прибегнул к лести:
– У вас опрятно.
Трайна тут же села прямо, оскорбленная, и немедленно перешла в наступление:
– А ты чего ожидал увидеть? Мерзкую постель с обтруханными простынями и пользованные презервативы в пепельнице?
Фостер примирительно поднял руки и слегка откинулся на стуле.
Она продолжала сидеть прямо как стрела.
– Ну? – Выражение лица у нее оставалось подозрительным.
– Квартирка у тебя первый класс, – начал он успокаивающим тоном, переходя на доверительное «ты». – Но вот сам дом…
– Ага. Так ты бы рассказал это хозяину!
– Тебе следовало бы обратиться в жилищную ассоциацию, – посоветовал он. – У них есть неплохие варианты в центре города.
Она фыркнула:
– Разок у них уже снимала. Они не больно-то благоволят к таким, как я.
– Могла бы поменять работу.
– А то у меня есть выбор!
– Выбор есть всегда, – сказал Фостер. Он увидел, что она опять собралась на него обидеться, и поэтому поспешил задать следующий вопрос: – Девочки водят сюда клиентов?
– У них и спрашивай.
– Ну а ты?
Она пожала плечами:
– Я к себе вожу не часто. Только если чистоплотный и платит сверху.
– Стены тонкие, – продолжил Фостер. – Ты должна слышать, как мужчины входят и выходят. Прости за каламбур.
– Это не бордель, если ты это хотел сказать.
Он было решил, что опять задел ее, но она продолжала:
– Я работала в публичном доме. Это целая структура: штат на телефоне, администратор, расписание дежурств девочек, заказы от владельца. Старик Престон, наш домохозяин, в этом смысле бессилен. Прости за каламбур.
