— Хорошо, — согласилась Шивон. — А пока я буду за рулем, ты расскажешь мне все о мистере Павлине Джонсоне. — Она помолчала. — Кстати, назови-ка первую тройку в тест-таблице шотландских рок- и поп-исполнителей!
— Почему ты спрашиваешь?
— Быстро! Первые имена, что приходят в голову!
Секунду Ребус собирался с мыслями:
— «Назарет», Алекс Харви, «Деакон блю».
— А Род Стюарт?
— Но он не шотландец…
— И все же при желании включить можно.
— Тогда найдется место и ему сразу же после Яна Стюарта. Но сперва на ум приходят Джон Мартин, Джек Брюс, Ян Андерсон… да, не забыть еще Донована и струнную группу «Невероятные»… Лулу и Мэгги Белл…
Шивон закатила глаза:
— Наверное, поздно говорить, что лучше бы я тебя не спрашивала?
— Конечно, поздно, — отозвался Ребус, пробираясь к своему креслу рядом с водительским. — А еще Фрэнки Миллер… «Простаки» в лучший свой период… И я всегда питал слабость к Пэллас…
Шивон стояла возле дверцы водителя, сжимая ее ручку, но не влезая. Изнутри доносился голос Ребуса, перечислявшего все новые и новые имена. Говорил он громко, так, чтобы она расслышала каждое.
— Не из тех мест, где я обычно провожу время, — пробормотал доктор Керт. Высокого, тощего, его называли гробовщиком. Почти шестидесятилетний, с длинным лицом, обвислыми щеками, под глазами мешки. Есть такие собаки-ищейки, думал Ребус.
Собака гробовщика.
Прозвище казалось весьма уместным, если вспомнить, что он был патологоанатомом, и одним из самых уважаемых в Эдинбурге. С его подачи мертвецы рассказывали свои истории, а иной раз раскрывали секреты; самоубийцы оказывались жертвами насилия, кости — не человеческими костями. Мастерство и интуиция Керта столько раз за долгие годы помогали Ребусу находить решение, что было бы верхом неблагодарности отказаться, когда Керт позвонил и предложил составить ему компанию в каком-нибудь питейном заведении, прибавив напоследок: «Только там, где потише, пожалуйста. Чтобы можно было поговорить без болтовни вокруг».
Вот почему Ребус и выбрал свой постоянный и излюбленный Оксфорд-бар, ютившийся в закоулке на задах Джордж-стрит и удаленный как от места работы Керта, так и от Сент-Леонарда.
Они сидели в заднем зале за столиком у дальней стены. Кругом — ни души. Середина недели и ранний вечер привлекли и в главный-то зал лишь несколько парочек, уже собиравшихся уходить, и одного завсегдатая, который только что вошел. Ребус принес за столик напитки — пинту пива для себя, джин с тоником для патологоанатома.
— Слейнте,[3] — сказал Керт, приподняв стакан.
— Ваше здоровье, док! — Ребус все еще был не в состоянии поднять кружку одной рукой.
— Вы держите ее, как чашу с причастием, — заметил Керт и добавил: — Хотите поделиться, как это вас угораздило?
— Нет.
— Но ходят разные слухи.
— Да по мне, пусть они хоть пачками ходят! Наплевать. Вот ваш звонок меня заинтриговал. Расскажите, в чем дело?
Приехав тогда домой, Ребус отмокал в теплой ванне с музыкой в качестве гарнира. Джеки Ливен пел о мужественных романтиках Файфа — как это Ребус забыл включить его в список! Тут и раздался звонок Керта.
Ни словом, ни намеком о причине, просто условились встретиться в пол-восьмого в Оксфорд- баре.
Керт не спеша смаковал свой джин.
— Ну, как жизнь протекает, Джон?
Ребус впился в него взглядом.
Есть люди, разговаривая с которыми нельзя сразу приступать к сути дела: возраст и достигнутое положение обеспечивают им право на известную преамбулу. Он предложил патологоанатому сигарету, тот взял ее.
— Выньте из пачки и для меня тоже, — попросил Ребус. Керт повиновался, и оба мужчины некоторое время молча курили.
— У меня дела в ажуре, док. А как вы поживаете? Часто тянет звонить копам по вечерам и тянуть их в заднюю комнату какого-нибудь затрапезного бара?
— По-моему, «затрапезный бар» выбрали вы, а не я.
Легким кивком Ребус признал справедливость этих слов.
Керт улыбнулся.
— Вы не отличаетесь терпением, Джон.
Ребус передернул плечами:
— Да я готов хоть всю ночь здесь просидеть, но приятнее все-таки было бы знать, о чем речь.
— Речь идет об останках некоего Мартина Ферстоуна.
— Вот как? — Ребус сел поудобнее в своем кресле и положил ногу на ногу.
— Вам, конечно, он знаком, не правда ли? — Когда Керт затягивался, щеки у него совсем вваливались. Курить он начал лишь лет пять назад, словно ему не терпелось проверить, насколько это приблизит его конец.
— Был знаком, — сказал Ребус.
— Ах да, конечно… в прошедшем времени, как это ни прискорбно.
— Не слишком прискорбно. Признаться, не сильно горюю по нему.
— Как бы там ни было, профессор Гейтс и я… словом, мы считаем, что есть кое-какие темные места.
— В пепле и костных остатках, вы имеете в виду?
Керт медленно покачал головой, не желая поддерживать шутку.
— Судебная экспертиза еще прояснит нам многое из того… — Конец фразы он проглотил. — Старший суперинтендант Темплер постоянно теребит нас. Думаю, Гейтс завтра с ней встретится.
— Но какое это все имеет отношение ко мне?
— Она считает, что вы можете оказаться, так или иначе, причастны к убийству этого человека.
Последние слова повисли в облаке сигаретного дыма между ними. Ребусу не было нужды переспрашивать: Керт понял невысказанный вопрос.
— Да, мы рассматриваем возможность убийства, — сказал он, неспешно наклоняя голову. — Есть признаки того, что он был привязан к стулу. Я прихватил с собой фотографии… — Он потянулся к стоявшему рядом на полу портфелю.
— Док, — сказал Ребус, — наверно, вам не полагается показывать их мне.
— Знаю. И ни за что не показал бы их вам, если б считал, что есть хоть малейшая вероятность вашей сопричастности к этому. — Он поднял глаза на Ребуса. — Но я вас знаю, Джон.
Ребус покосился на портфель.
— Многие и раньше заблуждались относительно меня.
— Возможно.
Перед ними на мокрые пивные подставки легла картонная папка. Ребус взял ее, раскрыл. Внутри лежало несколько десятков фотографий, снятых в сгоревшей кухне. На заднем плане еще курился дымок. В Мартине Ферстоуне трудно было признать человека. Он больше напоминал почерневший и облупленный манекен в витрине магазина. Он лежал ничком. Позади него валялся стул — две ножки и то, что осталось от
