— Ничего не кончено, раз ты тут, передо мной, несмотря на боль и гнев, которые тебя одолевают.
— Ты себе не представляешь, что такое — мой гнев.
— Но могу его ощущать. Франк, пожалуйста, не оставляй меня без ответа. Не прогоняй меня. Разреши мне участвовать в расследовании. Остаться рядом с тобой.
Шарко судорожно вцепился в мышку, но сидел неподвижно. Он никак не мог прийти хотя бы к какому-нибудь решению. А ей, уставшей от этих долгих пауз, от бесконечного ожидания, стало нехорошо, она поплыла. Если по доспехам, которые кажутся непробиваемыми, бить и бить мечом или даже шпагой, металл в конце концов рассыплется от дуновения ветерка. Люси медленно, очень медленно развернулась и, шатаясь, пошла к двери. Голова у нее кружилась, перед глазами мелькали черные мухи, мерцали звезды. Усталость, нервы, километры дороги, оставшиеся позади со вчерашнего дня…
— Прости… прости, что тебя побеспокоила, — еле выговорила она.
Шарко вскочил и бросился к двери. Перегородил собой выход. Склонился к Люси, чтобы поддержать ее, и она, прижавшись лицом к его плечу, с трудом удерживаясь, чтобы не потерять сознание, дала наконец волю слезам.
Когда Шарко уложил ее на диван и вернулся с одеялом, она, сжавшись в комочек, спала. Он вздохнул, сел рядом, принялся нежно гладить ее по лицу, его терзали сожаления и угрызения совести.
Так он просидел довольно долго, потом снова вздохнул, встал и отправился в спальню.
Ему казалось, сон длился час или два, не больше, да и какой это сон — так, нечто среднее между реальностью и кошмаром. Картинки, голоса, безумные мысли… Еще чуть-чуть — и рассудок ему изменит. Он знал, что Люси совсем рядом, понимал, какая она хрупкая, и ненавидел сам себя. Его не покидало ощущение, что его рассекли надвое. Заново пережить все пережитое, заново пережить страдания, бедствия и тоску, которым он дал приют в своем сердце…
В половине восьмого утра, когда Шарко лежал на спине, глядя в потолок и напоминая покойника, выставленного для прощания в траурном зале, ему позвонил Паскаль Робийяр.
Лейтенант узнал, кто был этот парнишка в черной пижаме.
Его звали Даниэль Мюлье.
Он сбежал из специализированного интерната в XIV округе Парижа.
Аутист…
26
Шарко — на цыпочках, чтобы не разбудить Люси, — вышел из комнаты, быстро умылся и нацарапал несколько слов на клочке бумаги. И все. Никакого кофе, никакого радио, никакого шума. Беглый взгляд в сторону молодой женщины, мучительное желание обнять ее, прижать к себе перед расставанием, от которого сердце рвется на части. Стремление расстаться с ней навсегда боролось в нем с надеждой, что он найдет ее у себя дома, когда вернется. Способен ли он подарить ей хоть чуточку тепла? Способен ли он ей помочь, сделать так, чтобы ей не страшно было смотреть в будущее? Или, скорее, это она может ему помочь?
Хмурый, уже шумный город, пробки, проехать туда, куда надо, трудно, вопросов полна голова. Комиссар припарковался на стоянке интерната под названием «Блаженство» и пошел здороваться с младшим коллегой, который тоже только что подъехал и сейчас, привалившись к своей машине, прикуривал сигарету. Глаза у Леваллуа были опухшие.
— Ну и как вскрытие? — спросил комиссар, пожимая ему руку.
— Жертву пытали как минимум два часа — это когда выжигались буквы, икс- и игрек-хромосомы, — а потом выпустили из нее всю кровь. Тернэ умер не сразу, несколько секунд еще прожил. Остальное — медицинские детали, которые нам мало что дают. В общем, ночь получилась лучше некуда. Да здравствует полиция!
Парня, кажется, впечатлило увиденное. Шарко положил Жаку руку на плечо, легонько встряхнул. Они двинулись к типичному зданию эпохи барона Османа, отделенному от улицы невысокой оградой и красивым цветущим садом. В XIV округе собралось много медицинских учреждений, где занимались душевнобольными, в том числе и главное из них — клиника Святой Анны.
— А какие новости насчет книжки Тернэ?
— Несколько экспертов-биологов просидели над ней всю ночь и кое-что уже могут сказать. Но говорят, что там сплошная статистика, математика и евгеника. Во всяком случае, на сегодняшний день они не заметили больше ничего интересного. Правда, в книжке почти двести страниц и, думаю, надо больше времени, чтобы ее как следует изучить. Ну а главное — они же не знают, что искать!
— Евгеника, говоришь? А вокруг математические формулы?
— Завлабораторией сказал, что мы можем сами ее прочесть, если нам нужно больше информации. И был зол.
— Если нам нужно больше информации? Тернэ перед смертью указал именно на эту книжку — еще бы нам не хотеть максимума информации о ней!
Человека, который принял полицейских, звали Венсан Одебер. Он представился директором интерната, в котором содержались четырнадцать взрослых пациентов с тяжелой формой аутизма, то есть не способных себя обслуживать. Даниэля Мюлье, сказал врач, учитывая состояние психики юноши, несколько часов назад привезли сюда и поместили в прежнюю палату. Нет никаких сомнений в том, что Даниэль не виновен в убийстве Стефана Тернэ: по словам директора интерната, все четырнадцать его подопечных всего два дня назад вернулись из Бретани после недельных каникул в специализированном центре, стало быть, в то время, когда было совершено преступление, Мюлье в Париже отсутствовал.
Венсан Одебер кивнул в сторону одного из окон первого этажа:
— Окно комнаты Даниэля выходит во двор, и однажды ему уже случалось сбежать. Но это было два или три года тому назад.
— А что его побудило сбежать на этот раз, как вы думаете?
— Видите ли, Стефан Тернэ пообещал Даниэлю зайти за ним и взять с собой на конференцию по ДНК. Зайти он должен был вчера, а знакомы они были много лет и виделись раз или два в месяц. Даниэль всегда очень ждал этих свиданий, и он знал, что доктор всегда выполняет то, что пообещал. Но на этот раз… — Одебер помолчал, — Даниэль разволновался и, чтобы успокоиться, стал считать, сколько зерен в килограммовом пакете риса. В таких случаях подсчет рисовых зерен для него лучшее лекарство: он запирается у себя в комнате, и мы оставляем его в покое, пока он не доведет свой ритуал до конца — как правило, на это уходит часа четыре. Впрочем, ничего лучшего тут не придумаешь.
— То есть вы не заметили, что ночью он исчез?
Директор интерната сунул руки в карманы, позвенел связкой ключей, вздохнул.
— Понимаете, у нас же тут не тюрьма, нет никаких ночных обходов, никто без особой необходимости не врывается неожиданно в комнаты пациентов. Даниэль выпрыгнул в окно, перелез через ограду и оказался на улице. Дорогу он знал, поскольку не раз бывал в гостях у Тернэ.
— Есть ли надежда, что Даниэль поговорит с нами, расскажет, что видел или слышал? Может ли он рассказать, что его связывало с Тернэ?
— Абсолютно никакой надежды. Он не говорит, он не пишет ничего, кроме последовательностей букв или цифр. Еще он умеет решать математические примеры. Вот и весь его язык. Он не понимает, что чувствует сам, еще меньше — что чувствуют другие люди. Потому-то так и трудно проникнуть сквозь стену, которой окружает себя аутист. Однако Тернэ это удалось. Ему удавалось даже каким-то способом общаться с Даниэлем. Посредством математики.
— А что за форма аутизма у Даниэля?
— Одна из самых тяжелых. Мне не хотелось бы заваливать вас медицинскими подробностями, но если в общем виде, то можно сказать, что он абсолютно не способен к речевой коммуникации, что у него
