Он часто задышал, видимо, от сильного испуга, но не произнес ни слова. Тогда я кончиком ножа проткнул ему ухо.
– Мистер Хоббс! Мистер Хоббс! – хрипло завопил Кэмпбелл. – Это я виноват! Простите! Я малость переборщил! Мне надо… прошу вас, разрешите их убрать!
Пауза. Его голова упала на ковер.
– Ладно, – услышал я голос Хоббса.
Я взял у Кэмпбелла трубку:
– Я хочу лично выслушать ваш ответ, Хоббс.
– Даю вам слово, мистер Рен. Я скоро буду в Нью-Йорке, и мы обменяемся пленками. А теперь позвольте мне вернуться к обеду.
Было около трех часов дня, когда я вернулся к калитке в стене, осторожно оглядываясь и проверяя, не следят ли за мной. В тоннеле я заметил несколько капель крови на кирпичах, а потом длинную полосу крови, брызнувшей на порог. В доме кровь была повсюду: на полу, впиталась в два больших полотенца, покрыла темными брызгами стену и размазалась по телефону. После бригады «скорой помощи» остались разбросанные упаковки от бинтов и шприцев. Все это кровопролитие было на моей совести, и я радовался, что Лайза и дети находились далеко от меня. Сейчас я не был их достоин. Так или иначе, но меня это не удивляло; я всегда считал себя малодушным эгоистом, дерьмом среди дерьма. Я плохой. А в некоторых отношениях просто подлец. Я способен на поступки, которые заслуживают сурового осуждения. Мой мягкий и терпеливый отец, растивший меня без матери, всегда стремился сделать из меня достойного человека. Стоя в своей кухне и глядя на заляпавшие ее красные пятна, я вспомнил далекое прошлое, один июльский полдень, когда мне было пятнадцать лет. Отец попросил меня покрасить кухню мисс Виттен, пожилой женщины, жившей в нашем городке. Отец трудился в церковной общине, и я думаю, от его внимания не ускользнуло, что мисс Виттен живет в стесненных обстоятельствах. Я заявил ему, что не желаю делать эту работу, но мой протест прозвучал нерешительно, потому что я знал, что отец не стал бы просить меня о таком обременительном деле, если бы оно не было в каком-то отношении важным для него. Он объяснил, что сам вызвался покрасить эту кухню, но его уже несколько дней беспокоили боли в спине. Я и в самом деле заметил гримасу боли на его лице, когда он загружал банку с галлоном малярной краски в свой грузовичок. Мы подъехали к дому мисс Виттен после завтрака, и по дороге отец объяснял мне, как красить комнату, пользуясь сетками для обтирания кистей, липкой лентой для накрывания лепных украшений и нанося краску легкими длинными мазками. «Самое главное – не спешить», – сказал он мне. Миссис Виттен встретила нас у двери своего скромного обшитого вагонкой дома. «А, вот и вы наконец-то», – произнесла она и, опираясь на палку, вошла в дом. Мы за ней. В гостиной она тяжело опустилась в инвалидное кресло и просунула палку в петлю, висевшую сбоку на одном из стальных подлокотников. Мой отец всегда был услужлив и заботлив по отношению к ней. Она направила нас в просторную старомодную кухню с оборудованием 1950-х годов, с потрескавшимся линолеумом на полу, обшарпанными подоконниками и кусками свисавшей с потолка старой краски. Отец помог мне внести в дом банки и сетку, предупредил, что вернется в шесть вечера, и уехал.
Я трудился над кухней не спеша и с особым усердием: сначала тщательно соскреб всю отставшую краску, затем закрыл все поверхности, не предназначенные для окрашивания, и напоследок установил сетку для обтирания кисти. Время от времени мисс Виттен проверяла мою работу, подъезжая в кресле к двери на кухню по старому красному ковру, устилавшему пол столовой. И каждый раз она, не говоря ни слова, разворачивалась и уезжала обратно. День был жарким, и уже где-то к часу я, запарившись в душной кухне, снял футболку и с наслаждением напился воды из-под крана. В этот момент появилась мисс Виттен. «Молодой человек, наденьте майку», – скомандовала она из каталки. Я посмотрел на нее, пожал плечами и натянул майку. Ее брюзгливость и раздражительность не производили на меня никакого впечатления, и, войдя в ритм работы, я погрузился в воспоминания о трусиках из хлопка, которые носила Анни Фрей. Вспомнил нежную мягкость материи, гофрированную границу резинки на талии, нарушенную моими пальцами и открывавшую мне путь к пахнувшему мускусом холмику, покрытому шелковистыми волосами. Анни всегда покорно вздыхала, когда я ласкал руками ее тело – она, конечно же, всегда хотела только эмоций, только душевного волнения, – и эти вздохи служили своего рода ставкой в сексуальной игре. Каждое удовольствие покупалось по цене определенного числа вздохов, и раз научившись не замечать выражаемые закатыванием глаз демонстрации терпеливости, я неуверенно продолжал свои манипуляции. Эти мысли полностью поглотили меня, пока я красил кухню мисс Виттен. Каково же было мое изумление, когда она пронзительно закричала от двери столовой: «Ты его испортил! Ты его погубил!» С этими словами она ткнула своей палкой в пятнышко случайно брызнувшей краски размером с десятицентовик, которая, преодолев воздушное пространство кухни, приземлилось на выцветшее красное ковровое покрытие в столовой. Я в волнении бросился к злосчастному пятну. «Я удалю его, – заверил я ее, согнувшись в три погибели над пятном. – Я только возьму тряпку и…» – «Нет! Ни за что! – выкрикивала она надо мной. – Он безнадежно испорчен! Ах ты, бестолковый мальчишка! – И с этими совершенно несправедливыми словами она подняла палку и со всей силы треснула меня ею по плечу. – Ты бестолковый,
Вновь меня окутал холодный свет люминесцентных ламп, ставший с недавних пор просто невыносимым. Я пошел на кухню, хотя и пребывал в слишком глубоком унынии, чтобы есть. Пачки с овсянкой подействовали на меня убийственно, а мелкие пластиковые игрушки Томми и Салли и того хуже. Сгорбившись, я вышел во двор, и опять мне на глаза попались оставшиеся на снегу пятна крови. И тут я услышал какой-то шум в конце кирпичного тоннеля.
– Эй, какого черта вам надо? – крикнул я.
– Мистер Рен?
– Да, – ответил я, направляясь к калитке.
Там я увидел молодого полицейского:
– Получите сообщение от помощника комиссара Фицджеральда.
Я взял протянутый мне конверт:
– Спасибо.
Я подождал, когда он вернется в машину и уедет, и распечатал послание от Фицджеральда. Листок бумаги, на котором было всего одно слово: «Поторопись».
Так я и сделал, когда, не завтракая, снова поехал в Квинс, отметив про себя, что режим уличного движения в этот ранний час для меня совершенно непрвычен. Дом, где жили Сигалы, зарос очевидно не знавшими садовых ножниц кустами азалий. Покрытие на боковой дорожке растрескалось, крыльцо выглядело так, словно оно в любую минуту готово было отвалиться. Небольшая табличка на окне гласила: «Сигал и Сигал, юридическая контора», хотя как-то не верилось, что внутри кипит работа по ведению юридических операций. Я позвонил. Никакого ответа. Я снова нажал на кнопку звонка, на этот раз уже понастойчивее. Домофон издал скрипучий звук:
– … минуту.
Дверь отворил иссохший морщинистый старик лет восьмидесяти. Он посмотрел на меня поверх очков с толстыми стеклами, измазанными чем-то похожим на джем, который он ел на завтрак, с прилипшими к нему пушинками.
– Да?
– Мне надо повидаться с Нормой Сигал.
– Она ушла в магазин.
– А вы, случаем, не мистер Ирвинг Сигал?
Он молча выпятил нижний зубной протез, что сразу напомнило мне выстреливающий из кассы ящик с деньгами, и тут же втянул его обратно.
– Да.
– Прекрасно. Меня зовут Портер Рен… – Я сослался на адвокатскую фирму, где у Кэролайн был открыт счет.
– Я хорошо знаю эту фирму, – проквакал старый джентльмен. – Очень хорошо, молодой человек.
Я сообщил ему, что пришел к ним от лица Кэролайн Краули. Мистер Сигал так вяло и неуверенно потряс мне руку, как будто опасался ее сломать при слишком крепком рукопожатии, а затем провел меня в облицованную панелями прихожую с ковровым покрытием не менее чем сорокалетней давности. Потертая дорожка вела к запертой двери, за которой находился большой, также отделанный панелями кабинет, заваленный стопками документов. Закрытые ставни создавали в кабинете непроглядный мрак, если не считать небольшого пространства у стены, освещаемого маленькой настольной лампой.
– Как, вы сказали, вас зовут?
– Портер Рен.
– У вас есть какое-нибудь удостоверение личности?
Я выложил несколько визитных карточек из своего бумажника на стол, и старик брал их поочередно и внимательно изучал под лампой.
– Теперь все оказываются не теми, кем представляются, – бормотал он. – Просто никогда не знаешь. Личность каждого… больше нет ничего конфиденциального. В наше время все секс да секс. В каждом лотке продаются такие книжки, что только на переплет взглянешь – и то стыд берет. Штука в том, что половые сношения между мужчиной и женщиной испокон веков были сокровенным делом. А теперь эти детишки занимаются всевозможными противоестественными вещами, если хотите знать.
Он затряс головой, словно подтверждая собственное мнение.
– Ну и опять же, конечно, школы тоже. Учи их совокупляться, преподавай им основы всех этих гнусных дел. То, что мы имеем в этой стране… как бы это получше сказать… а – вот… глубинный позор, да, да, именно так. Думаю, слово «глубинный» очень точно передает… то есть глубинный позор налицо, когда повсюду эти мерзкие порнографические книжонки, – я как-то заглянул в одну из них и еще в какой-то порнографический журнал в магазине, там, где их могут увидеть маленькие девочки, совсем малышки, – ах, – и я сказал продавцу, что в мое время подобные вещи были неприемлемы.
Он смотрел прямо на меня и ничего не видел.
– Абсолютно неприемлемы. Я помню то время, когда этот аптекарский магазин держали Эззингеры – превосходная семья. Берт Эззингер был добропорядочным отцом, и, помнится, у него было три дочери. Одна из них была на несколько лет моложе меня, и у нее был, – она была настоящей… Ну, в те времена мы находили уважительные слова в тех случаях, когда девушка… а не этот грязный секс, секс, секс, о котором только и говорят циники на телевидении.
Старик замолчал, чтобы перевести дыхание, и я, воспользовавшись паузой, забрал у него свое удостоверение.
– Мистер Сигал, я пришел, чтобы подробнее узнать о вашем соглашении с имущественным фондом Саймона Краули…
– Как, вы сказали, его фамилия… повторите еще раз.
– Краули.
Старик подвинул мне бумагу и карандаш:
– Напишите, пожалуйста.
Я написал и отдал ему листок. Он взял его, с трудом встал и шаркающей походкой направился к огромному зеленому картотечному шкафу. Он выдвинул один ящик, откуда выпало несколько бумаг, но он этого даже не заметил. «Хмм… нет… это «Ка». Сначала поищем-ка «И», ага, вот…» Следующий ящик и еще больше бумаг. «Это, должно быть, здесь… она зарегистрировала их… Я же просил ее делать всю канцелярскую работу, ну как я могу все упомнить? Я руковожу конторой, которая вечно перегружена работой. Разве я могу тратить все
