Женщина переполнена эмоциями: она кричит, впадает в ярость, потом наступают минуты нежности и безмолвия, и снова исступление. А какие фантастические вещи чудятся ей: она слышит музыку, видит еще не рожденных детей и своих родителей; она чувствует запах леса и океана, ее возлюбленный меняет свой облик, он превращается то в дьявола, то в Бога, то в животное. Она и любит, и ненавидит его страстно. Он ее властелин, он сокрушает ее влагалище, он ее игрушка, которую она может вобрать в себя и исторгнуть. Единственное желание — чтобы он уничтожил и ее и себя.
Испытав больше, чем можно было вообразить, они не только истощены, они почти теряют связь с реальностью. И тут она издает победный клич, возбуждая его, бедра ее извиваются, Женщина все делает для того, чтобы он достиг наивысшего наслаждения, — трепеща почти бездыханным телом, ждет мига, когда они рухнут в объятия друг друга, ощутив бесконечную пустоту.
Всепоглощающее соитие становится для женщины источником тревоги. Почему? Его невозможно забыть. Так же как невозможно повторить с большинством мужчин, лишь с избранными. Объяснить это невозможно. Это-то и тревожит: когда придет время и они расстанутся, все будет не так с новыми сексуальными партнерами. Она помнит, как скрывала злость и разочарование в прошлом, те же чувства ей предстоит испытать в будущем.
Способность к столь ненасытному сексуальному наслаждению она предпочитает держать при себе — чтобы не напугать мужчин и не позволить женщинам назвать все это фантазией или эротоманией, ведь сами они (и их мужья) довольствуются крошками от эротического пирога. Таким образом, она становится в некотором смысле вне закона. Что поделаешь — только небольшой процент составляет сексуально совершенных мужчин и женщин. Тут надо заметить, что их совместимость не означает, будто людей связывают общие интересы, что они умны и образованны в равной мере. Она это понимает, как и то, насколько уникален ее сексуальный опыт.
Женщина живет в ожидании мужчины, который владеет той же тайной, что и она.
Письмо заканчивается словами:
Я буду для вас нежной и терпеливой. Я хотела бы зачать с вами ребенка в великий момент страсти.
Леди, подумал он, вы попали не на того мужчину. Вы легко прикончите меня в порыве страсти. К тому же моя спина и все остальное… И будете ли вы хорошей матерью? В сущности, в письме ничего не говорилось о материнстве. Он отправил его в папку «НЕТ».
Марта распахнула дверь конференц-зала. Она выглядела уставшей адвокатшей, не в меру жирной, привыкшей слышать собственный голос.
— Ты встречался с Тауэрсом?
— Встречался.
— И?
— Внушает доверие.
Марта вздохнула.
— Не делай этого, Чарли.
— Да ладно тебе.
Он вручил ей папку «ВОЗМОЖНО».
— Что тут у тебя? — она открыла папку.
— Я хочу, чтобы ты связалась с этими женщинами и назначила им интервью. Здесь, как можно скорее. В ближайшие несколько дней, если возможно. Остальные не годятся. Пожалуйста, сообщи, что их кандидатуры отклонены.
Брови Марты поднялись.
— Отклонены.
— Да. Напиши им вежливые письма. Не подписывай моим именем, конечно.
Она уставилась на него, не скрывая раздражения.
— Ты это всерьез?
— Да. Кстати, ты записала меня на прием в клинику репродукции?
— Завтра утром, — ответила она. — Если ты передумаешь, то я не выставлю тебе счет за сделанную работу.
— Марта, — сказал Чарли. — Или ты помогаешь мне и помалкиваешь, или предлагаешь найти кого-то другого. Ты пытаешься мной манипулировать, мне это не нравится. — Он с трудом поднялся. — Так что?
Она пристально посмотрела на него, ее мясистая шея покраснела, в тишине зала было слышно дребезжание кондиционера и тихое треньканье телефонов из соседних офисов.
— Марта?
Он подождал ответа и, не дождавшись, вышел.
Неохота мне возвращаться домой, подумал Чарли, вылезая из такси; в руках у него была ваза из Шанхая. Келли, всей своей фигурой олицетворявший почтение, придержал дверцу такси.
— Только что встретил миссис Равич, — доложил Келли.
— Как она?
— У нее было множество сумок, в такую-то жару.
— Она отдавала свой долг американской экономике.
— Сэр?
— Если перестанут покупать всякую ерунду, мы скатимся в депрессию.
Он устало побрел по вестибюлю, отделанному красным деревом, к лифту, и Лайонел, у того была вечерняя смена, поприветствовал его. Казалось, что вся жизненная энергия лифтера находилась между локтем и кончиками пальцев его левой руки, без устали ласкавшей медную ручку управления.
— Добрый вечер, Лайонел.
— Добрый, мистер Равич.
Он открыл входную дверь.
— Элли?
Спрятал вазу в кладовке. Удивит ее попозже.
— Элли?
Неужели опять заведет разговор о поселке для пенсионеров? Чтобы его заживо похоронили среди стариков, роняющих хлопья на трехсотдолларовые свитеры и весь день безутешно пускающих газы, дремлющих за гольф-картами? Никогда. Это место не для мужчины, который вырвал восемь миллионов чистыми из глотки покойника.
— Я здесь! — крикнул он. — Твой первый муж вернулся. Ему совершенно нечего тебе рассказать — никаких заморских новостей, никаких серьезных потрясений на бирже. — Он прислушался. — Элли? — Ни звука. Тишина — многозначительная тишина супружества. — Что ты такого купила, что потребовалась помощь старого доброго Келли?
Элли вышла из прилегающей к кухне ванной, потушив за собой свет. Чмокнула его.
— У тебя такой голос, будто ты выпил в офисе.
Она на взводе, подумал он.
— Не успел, но вовсе не прочь пропустить стаканчик.
— Джин с тоником?
Он прошел за ней к бару в гостиной.
— Так чего ты там накупила?
— Не понимаю, о чем ты.
— Келли сказал, что ты вернулась с кучей пакетов.
Она нахмурилась.
— Нет. Это не так.
Пройдя через спальню, он отнес свой кейс в кабинет. На кровати стояли два больших пакета из