умру. У меня закружилась голова, я должна была опереться о стену, чтобы не упасть. Этот мальчик стал причиной несчётного числа моих бессонных ночей. Он всегда заставлял меня беспокоиться. Но я никогда, никогда…
Она стукнула кулаком по столу, Ингер Йоханне вздрогнула. Зазвенела посуда, и обеспокоенный официант подошёл ближе.
– …никогда не верила, что он способен на что-нибудь подобное! – закончила фразу Унни Конгсбаккен.
– Спасибо, нам ничего не нужно, – обратилась Ингер Йоханне к официанту. Тот постоял немного и удалился. – Что… Что он ответил?
– Ничего.
– Ничего?
– Да.
– Но… Он признался?
– Ему не в чем было признаваться, как оказалось.
– Боюсь, что теперь я…
– Я стояла в его комнате, прислонившись к стене. Аксель всё писал и писал. Сегодня я уже не помню, сколько мы так пробыли вместе. Наверное, около получаса. Такое чувство… словно я всё потеряла. Возможно, я спросила его ещё раз. Но он всё равно не ответил. Только всё писал и писал, словно меня вообще не было. Словно…
Теперь она действительно расплакалась. Слезы текли по щекам, она вытащила из рукава носовой платок.
– А потом пришёл Гайр. Я не слышала его шагов. Просто внезапно он оказался рядом со мной и уставился на свитер, который лежал на полу. Он начал плакать. «Я
– Гайр? Гайр сказал, что он этого не хотел, что он…
– Да, – ответила Унни Конгсбаккен и выпрямилась, осторожно утирая платком слёзы. – Но больше он ничего не успел сказать. В конце концов Асбьёрн довёл его до обморока.
– Но это значит, что… Я не совсем понимаю, что…
– Сложно было представить себе более доброго человека, чем Асбьёрн, – сказала Унни Конгсбаккен, теперь она успокоилась. – Асбьёрн был ласковым мальчиком. Всё, что он потом писал, всё это отвратительное, оскорбляющее… Богохульство. Всё это лишь слова. А в реальной жизни он был очень добрым человеком. И он очень любил своего брата.
Ингер Йоханне ощутила ком в горле и попыталась сглотнуть. Но сделать это оказалось непросто. Она хотела что-то сказать, но не находила слов.
– Это Гайр убил малышку Хедвиг, – сказала Унни Конгсбаккен. – Я в этом абсолютно уверена.
Команда спасателей сорок пять минут пыталась вытащить человека из синего «опеля». Его бедро было зажато искорёженной дверью. Левое глазное яблоко полностью отсутствовало, а из пустой глазницы свисал на щеку кровавый комок. Руль валялся в ста метрах от автомобиля, под ветвями придорожной ели; рулевой вал глубоко вошёл в живот пострадавшего.
– Он жив, – закричал один из спасателей. – Такая задница, а парень-то жив!
Примерно через час водитель синего «опеля» лежал на операционном столе. Его вид был ужасен, но он продолжал жить.
Лаффен Сёрнес, мёртвый, уставился пустыми глазами в небеса, наполовину выпав из окна угнанной «мазды-323». Молодой полицейский стоял, склонившись над ручьём, и плакал. Над местом аварии по- прежнему кружились три вертолёта, причём только один из них принадлежал полиции.
Благодаря этой трансляции рейтинг «ТВ2» приблизился к рекордной отметке.
Мимо больших окон «Гранд кафе» проходили люди. Некоторые шли по делам, другие просто гуляли, без всякой цели, у них было полно свободного времени, и Ингер Йоханне провожала их глазами. Она пыталась привести мысли в порядок. Унни Конгсбаккен поднялась и, извинившись, вышла из-за стола. Большая сумка из коричневой кожи с массивной железной пряжкой осталась на её стуле. Вероятно, она отправилась в туалет.
Ингер Йоханне чувствовала себя выжатой как лимон.
Она попыталась представить себе Гайра Конгсбаккена. Его лицо полностью стёрлось из памяти, и, хотя прошло меньше суток с их встречи, она вспомнила лишь то, что он ей очень не понравился. Коренастый и грузный, как и его родители. Она вспомнила запах дерева и воска для пола. Представила себе неопределённый костюм, а вот лицо адвоката осталось лишь размытым пятном в её памяти.
Унни Конгсбаккен вернулась. Без всяких объяснений она уселась за стол.
– Что значит: «Я в этом абсолютно уверена»? – спросила Ингер Йоханне.
– Что?
– Вы сказали… Вы сказали, что вы абсолютно уверены в том, что… Гайр убил Хедвиг. Откуда такая уверенность?
– Я не могу сказать, что знаю точно, – ответил Унни Конгсбаккен. – С юридической точки зрения по крайней мере. Он никогда ни в чём подобном не сознавался.
– Но…
– Позвольте, я продолжу.
Она взяла в руки чашку. Та была пуста. Ингер Йоханне подозвала официанта, явно недовольного тем, что посетительницы не заказывают никакой еды. Ещё одну порцию молока он принёс только после того, как Унни Конгсбаккен попросила об этом второй раз.
– Гайр упал в обморок, – продолжила она. – А Асбьёрн потемнел словно туча. Гайр пришёл в себя всего через минуту или через две. Он стал таким же молчаливым, как брат. Я позвала Астора. Как я уже рассказала, он в это время готовился к своему выступлению, было уже очень поздно.
Она снова погрузилась в себя, вспоминая события того времени.
– Астор разозлился. Сначала, конечно, из-за того, что его отвлекают. Гнев его стал ужасен, когда он услышал от меня, что произошло. «Это полнейший бред! – закричал он. – Чушь! Ерунда какая-то!» Он приказал мальчикам сесть на диван и закидал их вопросами. Ни один не произнёс ни слова. Для меня и этого было достаточно. Хотя Асбьёрн был настоящим бунтарём, он всегда уважал отца. Я никогда не видела его таким, как тогда. Он с вызовом смотрел на отца и не отвечал. Гайр склонил голову. И молчал, даже когда Астор залепил ему оплеуху. В конце концов муж сдался и отправил мальчиков спать. Уже была глубокая ночь. Я почувствовала, как он дрожит, когда он сел рядом со мной. Я рассказала ему, что думаю по этому поводу. О том, что Гайр убил Хедвиг и попросил Асбьёрна помочь ему избавиться от… трупа. У нас был всего один телефонный аппарат, который стоял рядом с комнатой Асбьёрна. Гайр мог позвонить ему ночью, мы бы и не услышали звонка. Я сказала об этом. Астор не ответил, он лишь тихонько плакал. Я никогда не видела своего мужа плачущим. Он сказал, что я ошибаюсь, это невозможно. Хедвиг убил Аксель Сайер. Он повернулся ко мне спиной и не сказал больше ни слова. Но я не успокоилась. Я повторяла и повторяла. Окровавленный свитер. Странное поведение мальчиков. А в тот вечер, когда исчезла Хедвиг, Гайр был в Осло на встрече в Организации молодёжи Норвежской рабочей партии. Асбьёрн был дома. А утром я услышала… Об этом я уже рассказывала. Извините. Я повторяюсь. Астор не хотел ничего слушать. Наконец, когда начало светать, он поднялся, принял душ и отправился на работу. Из газет я узнала, что он выступал блестяще. В тот день мы ужинали в полной тишине. Все четверо.
Унни Конгсбаккен потёрла ладонью столешницу, будто ставя точку.
– Я не знаю, что и сказать, – произнесла Ингер Йоханне.
– Вам и не надо ничего говорить.
– Но Андерс Мохауг, это ведь он…
– Андерс тоже изменился. Я никогда не обращала на это внимания прежде. Этот мальчик был чудаком. Потом, после того вечера, я заметила, что и он стал смирнее. Застенчивее. Даже пугливее.
