будет зондировать почву у других ювелиров. Но не такой он дурак, Кремер, чтобы упустить саквояж с драгоценностями! Ювелир нажал на кнопку звонка и, когда в дверях появился приказчик с маленькими хитрыми глазками, приказал:
– Вызовите такси. И предупредите фрау Лотту, что мы едем домой. За вашим багажом потом пошлем шофера, – бросил он Петру таким тоном, словно у них все давно уже было решено.
Петро поднялся и покорно склонил голову.
– Мне не хотелось бы обременять вас своей особой, но, – развел руками, – больше ничего не остается, как с благодарностью принять ваше любезное приглашение.
– Поехали, – потянулся Кремер за старомодным черным котелком. – Сегодня я имею право немного развлечься.
В тот вечер Харнак был в хорошем настроении. “Наконец пан Сливинский устроился на работу по специальности!” – хохотал он.
Модест Сливинский немного злился на гауптштурмфюрера, но не мог с ним не согласиться: этот чертов гестаповец был прав. Тем более что поручение, полученное от Менцеля, в глубине души нравилось ему, даже льстило его самолюбию. Он чувствовал себя как актер, который получил, наконец, роль, о которой давно мечтал, роль, для которой все готово и продумано – мизансцены, паузы, даже отдельные интонации, но никто этого не подозревает, – и он удивляет всех неким гениальным экспромтом.
“Трудно, но попробуем…” – ответил он тогда Менцелю, уверенный в том, что для него это поручение в самый раз. Но почему же не покуражиться малость перед этим откормленным немцем! Во всяком случае, это поднимает тебя даже в собственных глазах, придает солидность и вес. Вот только этот Харнак! Пан Модест все время видит смешинку в его глазах, как будто проклятый гауптштурмфюрер заглянул ему в душу и прочитал самые сокровенные мысли. Однако это уж слишком: “Устроился на работу…” Свинья этот Харнак, не может без своих вульгарных шуто shy;чек. Больше того, неблагодарная свинья – ведь всегда расплачивается он, Модест Сливинский, а напоить Харнака не так уж и просто.
Пан Модест не знал, что эту “работу” придумал для него сам Харнак.
Перед этим гауптштурмфюрер долго спорил с Менцелем. Шеф гестапо был сторонником кардинальных действий. Узнав, кем в действительности оказался скромный газетный корректор Заремба, шеф поднял на ноги всю свою агентуру, но добился очень немногого. Было установлено, что Заремба – старый холостяк, жил замкнуто, домой возвращался поздно и почти никого не принимал в своей квартире. Иногда его видели с соседкой, некоей Марией Харчук – молодой и красивой женщиной, вдовой довольно видного коммуниста, который погиб в первые дни войны. “При Советах”, рассказывал один из соседей, бывший мелкий лавочник, муж Марии Харчук работал то ли в обкоме партии, то ли в профсоюзах.
Менцель хотел немедленно арестовать Марию Хар shy;чук. Он считал, что молодая женщина не выдержит “физических методов допроса”, как он любил выражаться, и расскажет все, что знает. Харнак приложил немало усилий, чтобы убедить шефа гестапо не делать этого.
– Ваш план всегда можно осуществить, штан shy;дартенфюрер. – Эта фрау Харчук от нас не убежит. Но представьте себе на минуту, что она ничего не ска shy;жет… К сожалению, тут это уже стало системой… На свете будет меньше одной красивой женщиной. А нам какая польза? Опять начинай сначала?.. Давайте попробуем другой вариант, который, я уверен, гораздо надежнее. Надо завоевать ее сердце, шеф. Это будет не так трудно – ведь женщина в известном возрасте особенно жаждет любви…
– Но кто же способен сыграть эту роль возлюбленного? – все еще не хотел сдаваться Менцель.
– Вы удивляете меня, шеф, – позволил себе фамильярность Харнак. – Конечно, Модест Сливинский!
Менцель на мгновенье задумался. Хлопнул по столу мясистой ладонью и затрясся от беззвучного смеха.
– Ей-богу, замечательная мысль, Вилли! Более подходящего, чем этот надутый индюк, не найти.
Увидев Марию Харчук издали, Модест Сливинский откровенно обрадовался. Роскошная женщина! Какие формы! Полные плечи и красивая головка, украшенная тяжелой, туго заплетенной косой.
“Полное сочетание приятного с полезным!..” – подумал пан Модест, провожая ее взглядом.
Если бы еще не Харнак, то было бы “вшистко в пожонтку”[15]. (Модест Сливинский, хотя и считался одним из столпов украинского национализма, любил по старой привычке блеснуть польским выражением, считая это признаком высокой интеллигентности.) Этот гестаповец, особенно когда напьется до положения риз, становится ужасно циничным. Что он только мелет! Пан Модест притворился, что не расслышал слов гауптштурмфюрера, по тот с пьяным упрямством повторил вопрос насчет “работы по специальности” и еще добавил:
– Пан Модест не надорвался на той работе? Ха-ха-ха… Это очень опасно, мой милый друг…
“Циник, – с омерзением подумал Модест Сливинский. – Циник и пошляк…”
– Вижу по глазам, что вы думаете сейчас обо мне, – продолжал Харнак. – Дескать, какой циник. Ну скажите, не так ли?.. Ну, честно, так думаете?.. Не хотите признаться, черт с вами. Я уверен – думаете… Да, согласен, я – циник… А вы вдвойне! Смотрите на женщину влюбленными глазами, а готовы послать ее на виселицу. Так кто из нас циник?
– Зачем же так… – пан Модест запнулся, подыскивая слово, – заострять? Не в этом же суть!
– А в чем? Откройте мне эту тайну. Обоснуйте ее философски. Ха-ха-ха… Это будет новое слово в философии. Вы слышали о философии подлости, пан Модест?
– Не понимаю вас, – насупился Сливинский. – Я имею в виду те высокие интересы, которые мы отстаиваем вместе с вами. Ради них можно покривить и своими чувствами.
– И вы считаете, что это не подлость? – не унимался окончательно опьяневший Харнак.
– Это тактика, герр гауптштурмфюрер, – нашел себе оправдание Сливинский, – тактика, которую выдумали задолго до нас.
– Вы гениальный человек! – ухмыльнулся Хар shy;нак. – Налейте мне коньяку, непризнанный гений!
Они сидели в квартире Модеста Сливинского и доканчивали уже вторую бутылку. Харнак, узнав о коньячных запасах короля “черного рынка”, зачастил к нему. Сливинский не возражал: на бутылку-другую он всегда найдет деньги, а дружеские взаимоотношения с гауптштурмфюрером с лихвой окупят и не такие расходы.
“Непризнанный гений!” Харнак и не знал, что задел больную струну пана Модеста. Он, почти министр и чуть ли не вельможный магнат, вынужден собственноручно наливать коньяк какому-то паршивому гестаповцу. Вот почему его вдруг так задели слова немца. Он гневно сверкнул глазами и резко сказал:
– Наливайте сами, если хотите! Мне надоело хлестать с вами коньяк!
Сказал – и испугался: с огнем все же не шутят. Но Харнак лишь захохотал в ответ:
– Вам не удастся сегодня вывести меня из равновесия, пан Сливинский. У меня хорошее настроение, и я не стану обращать внимание на вашу неучтивость, хотя на всякий случай вам невредно поостеречься…
Но Сливинский уже спохватился.
