Я первый раз была в таком многочисленном обществе. Машинально шла я за Марьей Ефимовной и Лизой и, следуя их примеру, подошла к хозяйке, сидевшей на диване в огромнейшем чепце с лиловыми лентами и кружевами, в турецкой шали и белом капоте.
Это была крошечная старушка с восковым лицом и двумя длинными зубами напереди. Она поцеловала меня, назвала милушкой и спросила о здоровье тетушки. Я отвечала, что следует, и, совершенно сконфуженная, с пылающими щеками, отошла, чтоб занять первое попавшееся мне на глаза кресло. Оно приходилось с краю к дверям, в которые мы вошли. Смущение мое было неописанно, когда я увидела себя, с одной стороны окруженною мужчинами, с другой попом и дьяконом, сидевшими чинно и молчаливо,
Лиза, поместившаяся недалеко от хозяйки, между дамами, насмешливо улыбалась мне, показывая глазами на моих соседей. Смущение начинало уже во мне уступать место смеху, когда Марья Ефимовна подозвала меня к себе.
- Сядьте здесь, мой ангел, - сказала она вполголоса, - ну что вы там сели - нехорошо!
Я была рада соединиться с Лизой.
- Посмотри, - сказала Лиза шепотом, - вон этот военный, кажется, недурен. Он на нас смотрит…
И вправду, глаза одного молодого человека в военном мундире были устремлены в нашу сторону. Лицо его было довольно красиво и принадлежало к числу тех, которые называют расписными. Русые усики его были вздернуты, и серые глазки смотрели быстро и живо.
Лиза, говоря со мной, поглядывала на него исподтишка.
Оглядевшись, я была рада найти между гостями Анны Андреевны многих из наших соседок, в том числе Катерину Семеновну и Машу Филиппову, барышню, гостившую иногда у нас по праздникам, и стала смелее и развязнее.
От них узнали мы, что лицо, обратившее на себя внимание Лизы, был поручик Котаев, брат девяти сестер и сын бедных родителей. Пять из сестер его находились в числе гостей: все они были нехороши собой, но бойки и говорливы.
Старшая Котаева предложила нам идти в сад, и все девицы поднялись за нами. Поручик и еще один рябоватый юноша последовали за нами; последний через несколько минут очутился со мной рядом и завел следующий разговор:
- Какая прекрасная погода-с!
- Да, сегодня хороша.
- Как для вас нравится ярмарка?
- Мы еще не были.
- Тетушка ваша никуда не выезжают-с?
- Она слаба здоровьем.
- Как это они вас отпустили?
- Так и отпустила…
- Лаврентий Иваныч! - обратилась к нему шедшая возле меня Дуня Котаева, - вы что покупали на ярмарке?
- Да ничего еще не покупал-с; у жида супирчик торговал, да дорого просит проклятый.
- На что вам супирчик?
- Так-с, на руке носить; прехорошенький, с незабудочкой-с.
- Верно, кому-нибудь на память хотите подарить?
- Вы, Авдотья Сергеевна, сейчас и выведете Бог знает что…
- Что мне выводить? так сказала. А у вас, видно, совесть не чиста?..
- Нет, у меня совесть чиста-с; у вас у самих-то, видно, не чиста-с.
- Я думаю!..
- Вот, Евгения Александровна! решите наш спор, - сказал, подходя к нам вслед за Лизой, поручик с веткой акации в руках, - Лизавета Николавна не верят, что зеленый цвет значит надежда…
- Право, не знаю, - отвечала я, - но мне кажется, значение надежды прилично, зеленому…
- Видите, Лизавета Николавна!..
- Неправда, Генечка выдумывает…
- Зеленый цвет значит надежда, надежда! - закричала одна из Котаевых, - я знаю, у меня есть тетрадка и там написано, что каждый цвет значит.
- Видите, моя правда, Лизавета Николавна! - повторил поручик.
- Неправда! - сказала она с кокетливым упрямством.
- Отчего же вы не хотите надежды?
- Надежда обманывает…
- Помилуйте, да человек живет надеждой. Вот я, например, я бы умер без надежды…
- Не умерли бы…
- Конечно, если б я стал умирать перед вами, вы и тогда, пожалуй, не поверили бы…
Лиза засмеялась и покраснела, Котаевы залились звонким смехом, который, однако, тотчас был прекращен призывом к обеду.
После обеда все общество, кроме хозяйки и некоторых пожилых дам, отправилось на ярмарку.
Наша коляска ехала в ряду шести-семи экипажей, столь же фантастических, как и она сама. Лиза посмеивалась над ними, потому что уже имела понятие о лучших. Шум, дребезг, покрываемые по временам взрывом хохота Котаевых, были удивительные.
Наконец весь поезд остановился перед рядом низких балаганов, покрытых рогожным навесом, из-под которого выглядывали любопытные лица крестьян и крестьянок. Кругом также толпился народ.
Приезд наш обратил общее внимание. Толпа следовала за нами. Женщины старались подойти ближе, брали нас за платья, произносили вслух свои суждения о наших нарядах. Иные ласкали и приговаривали нас. Слуги, сколько возможно, старались освободить нас от прилива любопытных зрителей. Эти усилия и собственные интересы вскоре отвлекли от нас большую половину. Деревянная посуда красиво пестрела на солнце, серьги и бусы пленяли красных девушек. Мне становилось скучно. Я посмотрела на Лизу, рядом с которою шел поручик. Он делал такую плачевную физиономию, прикладывая руку к сердцу, что я не могла удержаться от улыбки. Этой улыбке суждено было быть замеченной. Поручик случайно посмотрел в мою сторону. Какое-то беспокойство овладело им. Через несколько минут он подошел ко мне.
- Вы большая насмешница! - сказал он.
- Отчего вы так думаете?
- Так, я это заметил… Вы сейчас насмехались надо мной.
- Мне кажется, я не смотрела на вас.
- Нет, смотрели.
- Какая уверенность!
- Вы, должно быть, очень веселого характера!
- Да, но мне часто бывает грустно.
- Вам бывает грустно? отчего?
- Так. Неужели вам никогда не бывает грустно?
- Верно, есть причина?
- Может быть, и есть, - сказала я и опять невольно улыбнулась.
- Вот опять насмехаетесь. Я вас буду бояться.
- Не бойтесь, я не опасна.
- Вы этого не можете знать. Впрочем, у вас, как у всех насмешниц, кажется, непреклонное сердце.
- Вот и не угадали. Сердце у меня самое мягкое.
- Да? право?..
Он бросил на меня один из самых победительных взглядов. Но, увы! я снова не могла удержаться от улыбки; он смешался и проговорил:
- Нет, право, я вас буду бояться, - и скользнул в толпу к Лизе, которая уже начинала заметно надувать губки.
Нагулявшись, мы прежним порядком возвратились к Анне Андреевне, откуда, напившись чаю, отправились домой.
Что ты, влюбилась что ли в Котаева, - спрашивала меня Лиза на другой день голосом, который звучал
