гнела нас с тетушкой.
- Да что это вы, ангел мой маменька, так призадумались! - вскрикнула она, - что и в самом деле. Господи помилуй, что за горе такое? не навек расстаетесь… Полноте, как это вам не грех так сокрушаться!.. Да и ты, Генечка, нос повесила! не на год уезжаешь, погостишь да и опять к нам приедешь! Вон моя Лизавета веселехонька, умница, и мне легче, а вот ты плачешь, а маменька пуще тоскует. А вот, ангел мой, погодите, мы их отправим, а сами в карты сядем играть. Катерина Никитишна опять будет козырять да ставить ремизы*…
Но чувствительная Катерина Никитишна проливала горькие слезы. Она имела удивительную способность плакать о чужом горе, больше чем сами огорченные.
- Хорошо, мой друг… - могла только ответить тетушка и с тревогой обратила глаза на вошедшую Федосью Петровну, которая торжественно доложила, что 'лошади поданы'.
Тут последовали сцены прощанья, со слезами, молитвой и благословениями, после которых мы с Лизой и горничною Дуняшей, невообразимо закутанные, уселись в повозку, наполненную узелками с подорожниками** и разными разностями, и потонули во множестве подушек.
Полозья визгливо скрипели по снегу, бубенчики звенели, кучер пронзительно посвистывал - все это вместе составило такой оглушительный, нестройный хор, что я сидела, как ошеломленная, и несколько минут не только не могла собраться с мыслями, но даже расслышать голоса Лизы, и только по движению губ и улыбке догадывалась, о чем она говорила.
Так отправилась я в путь, который привел меня к новым лицам, к новым чувствам и впечатлениям…
Часть вторая
Черти! окаянные! что не посветите! куда все разбежались, точно псы какие! - разбудил меня чей-то незнакомый голос вечером, на третий день нашего путешествия.
Лошади, изредка мотая головами, побрякивали бубенчиками, заиндевелый воротник моей шубы мазнул меня неприятно по лицу, и ясное, морозное небо блистало звездами,
* Ремиз - в некоторых карточных играх: недобор установленного числа взяток, а также штраф за такой недобор.
* Подорожник - пирожок, закуска, взятые в дорогу.
когда я высунула голову из повозки, стоявшей на дворе довольно тесном, окруженном строениями. Лиза с усилиями вылезала из кучи подушек, заспавшаяся Дуняша была не способна подать ей помощь; человек наш рассудил прежде вытаскивать узлы, вероятно думая, что мы не пропадем, всегда успеем выйти.
На крыльце с сальною свечой, воткнутою в широкодонный медный подсвечник, стояла женщина и произносила вышеприведенные ругательства. Свет от огня падал на ее голову, повязанную темным платком и освещал дурное, резкое, но не злое лицо с бойкими глазами.
- Ну, вылезай, Генечка! - сказала Лиза.
Я сделала бессильную попытку и опять упала в повозку. Все члены мои будто онемели, а ворох одежды путал меня.
Лиза захохотала. Опомнившаяся Дуняша подала мне руку, чтоб высадить меня, а прибежавший долговязый лакей довершил ее предприятие.
- Что вы это, окаянные! - заговорила женщина, стоявшая со свечой, обратись к лакею, - куда запропастились? на-тка! детей некому из повозки высадить! совести-то в вас нет!
- Нельзя было, Степанида Ивановна, десерт подавали. Да ведь они не к парадному крыльцу подъехали.
- Не к парадному - так и не надо выйти высадить! Полно, полно, что ты это врешь-то! трубку, чай, сосал, бессовестная башка!
- Только ругается!..
- Пожалуйте, сударыни, сюда, у нас гости; уж не прогневайтесь, оттого к девичьему крыльцу и подъехали. Пожалуйте, перезябли, чай. Сейчас самовар поставим, - говорила нам Степанида Ивановна, идя впереди.
Мы вошли сперва в теплую девичью, наполненную горничными, потом в небольшую комнатку, названную Степанидой Ивановной чайной: два шкафа с чайными чашками и три самовара на большом круглом столе оправдывали это название.
Скинув с себя все лишнее, мы сели на кожаный диван, единственную мебель комнаты. Тут только Степанида Ивановна, остановясь передо мной, устремила на меня любопытный, проницательный взор.
- Крошечную еще видела! - воскликнула она с умилением, - а теперь вон, уж большая барышня стала! что тетенька-то, Авдотья Петровна, здорова ли? Чай, состарилась уж? Ну, да ведь и годков-то не мало: я девчонкой была, а они уж были в поре… Что маменька-то ваша, здорова ли, Лизавета Николавна?
Получив удовлетворительные ответы на все пункты, Степанида Ивановна занялась принесенным бурливым самоваром и напоила нас горячим душистым чаем, во все время разливанья которого, она неумолкаемо говорила, изредка прерывая какою-нибудь выразительною бранью к прислуживавшей девочке свои рассказы, из которых мы узнали всю историю ее жизни: как оторвали ее молодехонькую от отца- матери и отдали в приданое за Татьяной Петровной; сколько она горя натерпелась и как она получила призвание остаться в девицах и отвергла блистательные партии: баринова камердинера Василия и дворецкого Прохора, но что впоследствии раскаялась: 'Правда, что в девках меньше горя, меньше забот, детей нет, сердце не болит, сама не связана: одна голова - никогда не бедна… Но зато незамужнюю - всякий обидит, а замужем, как за каменного стеной'.
- Нет, матушки-барышни, будут хорошие женихи - с Богом выходите… Вот уж у этой есть на примете, - продолжала она, обратясь к Лизе и слегка касаясь рукой ее платья.
Лиза стыдливо улыбнулась.
- На днях обещал быть, у родных гостит. Что? небось, сердечко-то екает? Не теряй счастья, ведь на маменькино-то состояние нечего надеяться. А человек он умный, хороший, ну и генерал его любит…
- А не знаете, Степанида Ивановна, получил он место? - с живостью спросила Лиза,
- Нет еще, но обещают скоро дать. Ну ведь генерал его очень любит. Что рот-то разинула? убирай чашки! - Последние слова относились к заслушавшейся девочке, которая бросилась к столу и стала мыть и перетирать чашки.
- Тетенька желают вас видеть, барышни, - сказала вошедшая в комнату кислая худая фигура уже знакомой мне горничной Татьяны Петровны, приезжавшей с ней в нашу усадьбу.
- Да все ли гости разъехались, Анна Васильевна? - спросила Лиза, - ведь мы по-дорожному одеты.
- Все разъехались. Нил Иваныч да Антон Силыч у нас еще, да они не взыщут.
- Ну, старики ничего, - сказала Лиза. - Что они, все так же жуют да до полуночи в карты бьются?
- Что им делать-то больше-с, - вяло отвечала Анна Васильевна, - одно занятие.
- Пойдем, Генечка! Ведь Татьяна Петровна поздно ложится; она поговорит с нами да, верно, скоро и отпустит спать. А правду тебе сказать - я ужасно устала, да и у тебя глаза закрываются… Где они сидят?
- В портретной-с. Вот я вам посвечу, в коридоре огня-то нет.
