пытка, правда, капореджиме эль-Шарафи?»
И я распорядился попытаться.
Мои парни взяли один из мелких клубов, кажется, в Катманду. И не нашли там ничего противозаконного: спортинвентарь, подсвечники, аляповатые портреты и груды совершенно несолидного металлолома. Кроме того, руководитель группы доставил мне увесистый гроссбух со списками. На обложке был вытиснен плод ла, а зашифрованные имена группировались по сферам деятельности — против некоторых стояли птички, черточки, значочки. Когда же отдел дешифровки передал мне результат, я обомлел: почти две страницы занимал список сотрудников катмандинского отделения Хозяйства.
Вот тогда-то я впервые и почувствовал, что у меня действительно есть сердце…
Я кинулся к друзьям. Они по-прежнему ничего не знали, даже те, кому это положено по службе. И сверхтщательная работа над списками тоже окончилась ничем. Никто из зарегистрированных никогда не был ни гимнастом, ни антикваром и даже не слыхивал о таких клубах. Обычные врачи, инженеры, гуманитарии. Много журналистов, космолетчиков и полицейских. Очень много пенсионеров- астрофизиков.
Мы снова оказались в тупике.
Я обратился к Мадонне с убедительной просьбой помочь.
И она не отказала. На связь вышел стин Холмс, прося о встрече, причем по интересующему меня поводу. Я послал ему билет на футбол. Матч был закрытый, звезды играли персонально для меня, и никто не мог помешать беседе.
Он спрашивал. Я отвечал. Это заняло четверть часа, не больше. Скрывать что-либо не было смысла: даже если идет какая-то игра политиков, «Мегаполу» это дело до фени. Тамошние ребята отвечают за покой Галактики. Они не скованы местечковыми интригами, и Хозяйство, умиротворенно подумалось мне, может, пожалуй, уже не беспокоиться о приличном захоронении конкурента.
Холмс слушал внимательно, изредка переспрашивал. И, извинившись, ушел, не досидев до конца первого тайма…
Мог ли я думать, что вижу его — живого — в последний раз?..
…Я так и не сходил на его могилу — запретили врачи.
И посему на третий день после похорон мы с Хайдар-Али и Джульеттой отправились кормить лебедей в Национальный парк. Я стараюсь не позволять им привыкать к отцу: Джанкарло, увы, ничему хорошему детей не научит. Нет уж, мы с Бибигуль сами способны воспитать внучат. Лишь тогда можно быть уверенными, что малыши вырастут достойными, порядочными людьми…
У пруда мы постояли все вместе. Потом детвора с няней отправились к аттракционам, а я присел на свою любимую скамейку, первую у входа. На душе было тревожно. Никак не оставляло ощущение, что я впервые за много лет оказался не больше чем пешкой в чьей-то длинной, хитро задуманной комбинации. Досадное происшествие с Холмсом лишило все происходящее хоть какого-то смысла: поднять руку на стина «Мегапола» — значит перейти все границы не только допустимого, но и мыслимого. Во имя чего?!
Никак не оставляло воспоминание о гроссбухе с плодом ла на обложке. Как там насчет меня? Нет, не зря, вовсе не зря я вчера отправил людей пощупать одесский Клуб Гимнастов-Антикваров. Слоник и Кот справятся, они выполняли и более сложные задания…
У выхода из парка нас ждал сюрприз. Двое совершенно неприметных граждан позволяли себе то, что не принято среди порядочных людей: пасли меня, лишь для приличия прикрыв носы газетами. Ох-ти… Законопослушному налогоплательщику, которого четверть века вели (а не выпасали, как последнюю шестерку!) виртуозы «Мегапола», невыносимо режет глаз топорная работа дилетантов.
Я сделал им ручкой, усадил детей, и мы уехали.
А у ворот резиденции лежал мешок, небольшой и чудовищно грязный, и я сразу, еще не видя, догадался, что там лежит, поскольку хорошо помнил нравы, царившие в эру Наставника.
– Открыть! — приказал я.
И, помнится, удивился, заглянув: оказывается, отделенные от тела, головы вовсе не похожи на себя при жизни. Особенно Слоник…
Очень спокойно я завязал мешок.
Прошел в дом. Подошел к жене. И сказал:
– Бибигуль! Нам необходимо поговорить…
Это было четыре часа назад. Точнее, четыре с половиной. Бибигуль с детьми, наверное, уже на пути к орбите Геи-Элефтеры. Надеюсь, малыши хорошо перенесут полет. И еще надеюсь, что Хайдар-Али не забудет деда. Нет, я верю в это: Бибигуль не позволит забыть…
В здании тихо и спокойно. Сотрудники проинструктированы, жалюзи опущены, арсенал расконсервирован. Каждый знает свое место. Люди работают, как обычно, но — ждут.
Я же сижу в кабинете, спиной к стене, и стираю смазку с позолоченного «кайзера».
Хорошая штука: легкий, удобный, на шестьдесят патронов.
На прикладе — нашлепка: «Дорогому ученику от любящего учителя».
Вот и дар Наставника Пака на что-то сгодился.
Болит сердце. Сильно болит. Все сильнее и сильнее…
И ведь не приляжешь.
Пока Хозяйство не закрыто, Администратор из кабинета не уходит…
Глава 7
…Если же алчет истины человек, но бредет во тьме, не имея свечи и не ведая пути, пойми и его, Добротворящий, чистого в незнании своем, и суди его не по ошибкам, неволею содеянным, иже избегнуть оных не дано и святейшим угодникам Твоим, но по искренней жажде духовной, боли сердечной и готовности бескорыстной отдать жизнь и благо свои за други своя, знамые и незнамые. Пойми, а поняв — поддержи, ибо Ты веси, что в этих заблудших среди путей неисповедимых, но праведных грядущее торжество Твое, иже замыслено Тобою восторжествовать, Господи!..
Курьер был юн до неприличия, хмур и до краев переполнен сознанием важности собственной персоны и исполняемой миссии. Он дважды, нет, даже трижды внимательнейшим образом изучил паспорт, проверил удостоверение, затем потребовал диплом, долго читал его, забавно шевеля губами и помогая себе языком, затем осмотрел меня, едва не обнюхав от полноты усердия, и наконец, видимо, убедившись, что я — это я, а не кто-то иной, злонамеренно облачившийся в мою пижаму, вручил мне под расписку в пяти экземплярах довольно-таки толстый пакет, затянутый в футляр из пахнущей вовсю свежевыделанной крокодильей кожи.
После такой процедуры давать на чай рука как-то не поднялась, хотя юноша, кажется, ожидал чего-то в этом роде и, уходя, бурчал под нос нечто мало для меня приятное…
Закрыв за явлением дверь, я вышел на балкон, настроил шезлонг, уселся и принялся за вскрытие. Любопытно было не передать как. Давненько не получал я подобных пакетов, и для полноты сюрприза не хватало разве что группы автоматчиков сопровождения, окружавших посыльного.
Но чего не было, того не было.
Проследив с высоты, как курьер седлает черный, похожий на небольшого лакированного верблюда мотоцикл и убывает, весь в клубах дыма и грохота, я рассупонил медные застежки, лезвием перерезал витые шнурки, расстегнул «молнию», предварительно удалив сургучные печати, распахнул папку — и охренел.
Такого попросту не могло быть.
Но факт есть факт: лист первый (опись вложения) был заполнен лично Теодором…
