Прямо стихийное бедствие какое-то!...
Нет, конечно, старость заслуживает и уважения, и сочувствия, даже и некоторого пиетета, и снисходительности.
Все это так, и подавляющее большинство бабушек вполне заслуженно пользуются и почетом, и терпимостью, проявляемой по отношению к ним окружающими: их родными, близкими и просто соседями. Я не говорю 'друзьями', потому что их друзья в большинстве своем такие же бабушки и дедушки, да и система отношений между друзьями не та, друзья друг для друга остаются молодыми – как в те времена, когда они только подружились.
Помнится мне, как-то, еще в бытность мою человеком, даже раньше – мальчиком, довелось мне наблюдать такую сценку: две бабульки стояли на улице возле окна (а дом был старый, наполовину вросший в землю), и стучали в стекло, и заглядывали, и говорили друг другу; 'Неужели ее дома нет! Куда она могла уйти! Да нет, она же знает, что мы придем!'
В это время из ворот этого самого дома вышла третья бабулька, и крикнула: 'Девочки, да что же вы! Заходите!'
Для себя они оставались девочками…
Но я сейчас не об этом, я не о подавляющем большинстве достойных старушек.
Я о вредном меньшинстве.
Есть такие бабульки (и дедульки, если на то пошло, но дедулек меньше. Не потому, что дедульки достойнее, а от того, что доживает их до преклонного возраста мало), так вот: есть такие бабульки и дедульки, которые, пользуясь старческой, то есть почти что депутатской неприкосновенностью, отравляют жизнь окружающим. Причем не только близким – но и совсем посторонним людям, а также и животным.
Вот как нам с Ратибором нынешняя старушка.
Они считают, что они знают все, потому что старые. Они свято верят в то, про что во втором классе сельской школы им так рассказала учительница. Они подозрительны маниакально и обладают маниакальной страстью к сплетням, а также и к ненужным вопросам – их любопытство потрясает основы Вселенной. Но любопытны они не к научным знаниям, а к тому, кто, где, когда и с кем. Или к каким-нибудь шарлатанским сведеньям – о конце света, о пророчествах Нострадамуса или о крысах-убийцах в московском метро. Они изводят участковых врачей, повествуя о своих болезнях часами и требуя немедленно: а – определить болезнь, бэ – выписать лекарство и цэ – чтобы лекарство это немедленно помогло. То, что их болезнь называется старостью, а от старости лекарств нет, они понимать не хотят.
Нет, конечно, их тоже жалко – старость, как известно всем с малолетства, вовсе не радость.
Но все же лучше, чтобы таких бабулек было поменьше, и жили они от нас подальше, и сталкивались мы с ними поменьше.
Однако я опять отвлекся.
Итак, мы вошли в парадную, поднялись на второй этаж и остановились перед дверью в пятую квартиру.
Дверь была когда-то обита дермантином, теперь потрепанным, изрезанным в некотоых местах ножом или просто изорванным. В прорехи вылезали серые клочья ваты. Обивочные гвозди наполовину высыпались.
Пес сказал:
— Они здесь. Оба.
Ратибор засучил рукава, готовясь.
— Да ты вначале позвони, может, отворят, — посоветовал Крыс. — Зачем зря напрягаться?
А Пес просто толкнул носом дверь – дверь со скрипом открылась.
— Тут и не заперто вовсе, — пробормотал он, входя.
Ну да – кому было запирать дверь?
Они, конечно, были оба тут. Телом.
Души же их обоих пребывали в блаженной нирване, которая дается алкогольным опьянением и за которую приходится потом платить тяжелым похмельем. Ворону, во всяком случае.
Означенный субъект валялся на столе, раскинув крылья и вытянув шею. Глаза его были закрыты, а клюв, наоборот, раскрыт.
— Он не умер? — озабоченно осведомился Пес.
Ворон пошевелился, приоткрыл мутный желтый глаз и издал странный полузадушенный звук.
— Ой, ему плохо! — завопил Пес.
— Ему хорошо, — сухо отозвался я.
Я был очень зол на Ворона.
Да, я нанюхался давеча валерьянки и вел себя в результате не вполне адекватно – но ведь я же не специально! А этот отправился за водкой – и специально набрался, и к каким трудам и хлопотам всех нас привело его недостойное поведение! А еще меня ругал!
Нет, ему нет оправдания!
Но тут я опомнился – Ворон-то на самом деле меня не очень ругал. Так, слегка пожурил.
С пониманием отнесся – не то, что Домовушка!
Ворон снова издал странный звук.
— Щас блевать начнет, — злорадно захихикал Крыс. — Вот умора!
Я только потянулся, но Пес уже опередил меня, отвесив Крысу изрядного тумака.
— Я те дам радоваться! Птичке плохо!
Птичка открыла второй глаз, приподнялась и обвела на нас мутным желтым взглядом.
— И н-не надейтесь! — заорал он. — Я вас всех… — каркнул что-то неразборчивое и снова рухнул на стол.
— Он хотел сказать: 'поимею!' — хихикнул Крыс. Что-то напало на него веселое настроение, надо бы испортить!
— Нет, он хотел сказать, что всех нас переживет, — по младости лет наивный Пес обо всех вокруг думал только хорошее. До поры до времени, конечно.
— Исходя из его обычной болтовни в пьяном виде, он хотел сказать, что всех мудрее, — сухо сказал я.
— Пер-р-репью! — вдруг выкрикнул Ворон, не открывая глаз, даже не оторвав от стола головы. И снова полузадушенно каркнул.
Так что каждый из нас ошибался. В меру своего опыта.
А Ратибора что-то было не слышно.
Я повертел головой и только сейчас обратил внимание на окружающую обстановку.
И, собственно, на хозяина квартиры.
Хозяин квартиры, то есть Бублик, спал в кресле, откинув голову так, что были видны его небритая шея и острый кадык.
И храпел. Громко.
Нет, конечно, он брился – дня три назад.
Возможно, он даже и мылся – в прошлом месяце.
И тогда же менял носки.
Может быть, он даже и наводил порядок – в позапрошлом году. Или даже раньше.
В квартире воняло плесенью, немытым телом, какой-то острой закуской, грязными носками и еще чем-то, чем воняет в домах, где никогда не открываются окна, редко моется посуда, а мусор выносится раз в два-три месяца. И где курят дешевые сигареты, пьют паленую водку, крепленое вино, пиво и другие спиртные напитки. И иногда их проливают.
Мебель образца шестидесятых годов – если эту рухлядь можно было назвать мебелью – носила следы длительного и небрежного использования, не всегда по назначению.
Чайник, к примеру, стоял на телевизоре, а на диване валялись сапоги и две воблы.
В доме даже имелись книги — шкаф потерял одну ножку, и вместо нее были подсунуты несколько томов Гоголя.
Но что было замечательно – все плоские поверхности в квартире – стены, дверцы шкафа, оконные
