красивый зал оживленно гудел. Много и «новичков» появилось: аккуратно одетые и причесанные, они с любопытством озирались по сторонам, рассматривая статьи, картины: 'Это наше все'. В воздухе, которым они дышали, чудилось им что-то необыкновенно приятное, точно аромат резеды; кроме того, все такие обходительные с ними и элегантные. Огромный шар под потолком, ливший яркий электрический свет, казался им настоящим солнцем (а настоящее там, на улице, — наоборот, бледным и искусственным). Красно-бурый ковер у них под ногами, наверно, щекотал им подошвы, потому что они смеялись, смеялись беспрерывно.
И многолюдие в клубе, и явный спад интереса у министров к нам, серячкам, — все выдавало прибавление семейства. Я уж не говорю про губернаторскую осанку: как же, хлеба завезли в наш парламентский амбар сверх самых радужных ожиданий. Оба Каллаи, уверенно поскрипывая сапогами, прохаживаются взад-вперед — каждый с каким-то незнакомым господином под руку. Раньше ведь у них ни одного своего человека не было в клубе, и если кто спрашивал: 'Сколько у вас своих либералов?' — они отвечали скромненько: 'У третьего, сегедского Каллаи есть один'. А сейчас каждый одного, а то и двух привел и расхаживает с ними горделиво, точно первый раз золотую цепочку от часов на живот навесил. И за эффектом следит; а отлучится куда его подопечный, сейчас разыскивать бежит, спрашивая на каждом шагу:
— Слушай, ты не видел, куда он пошел?
— Кто?
— Да Наци Кальман.
— Какой Наци?
— Мамелюк мой.
Его мамелюк! Удивительно нежно это звучит в устах главы оппозиционного комитата. 'Мой мамелюк!' Просто звон малиновый.
Ого и Капуцан здесь! И уже совсем освоился. Вот вам и «новичок»! Верткий, прыткий, снует туда- сюда, руками размахивает — кому мигнет, кому шепнет; а глазами так кругом и стреляет. Похоже, он тут сразу сто дел обделывает. А держится как непринужденно! Словно вырос здесь и младенцем еще в колыбельке лежал прямо под портретом Ференца Деака.
Ага, заметил и ко мне устремился.
— Здравствуй, дорогой! Ну как, выспался?
— А ты?
— Я еще почитал немного в купе.
— Да? — сказал я рассеянно.
— Да. Квотой,[118] знаешь, подзаняться решил. У меня всегда с собой в чемодане несколько книжек по специальным вопросам.
Вдруг он министра увидел — узнал, наверно, по карикатуре в 'Боршсем Янко'[119] — и грациозной серной засеменил к нему, представиться.
— Кто это? — спросили меня несколько старых депутатов, которые особняком стояли поодаль, точно краснокожие, наблюдающие пришельцев-завоевателей.
— Это Капуцан. Мы в поезде вчера познакомились. Смотрите остерегайтесь: карьерист высшей марки.
Но мое замечание сразу чуть не десять возражений вызвало.
— Ничего подобного! Высшей вон тот блондин, у бюста Андраши [120] стоит.
— Черта с два! Племянник мой — тот еще почище будет. Вон юноша долговязый, на кафедру облокотился, видите? Сам, своим умом дошел, что надо поближе к председательскому месту держаться.
Каждый принялся доказывать, что он самого завзятого карьериста знает. Верный признак изобилия.
Но что мне, в самом деле, о будущем печалиться? Я ведь о подробностях избрания Катанги пришел разузнать… Однако история кертвейешских выборов оказалась покрытой мраком неизвестности. Сколько я ни расспрашивал, никто ничего не мог сказать.
Я подумал, может, у министров что-нибудь выведаю, и остановил одного.
— Слушай, ты не знаешь, как это Катанги прошел?
— Большинство голосов получил, по всей вероятности, вот и прошел, — пожал плечами его высокопревосходительство и добавил с тонкой иронией: — Иногда ведь и так попадают в парламент.
'Ну, этот не слышал ничего, — подумал я. — Поищу, кто получше информирован'. Вскоре и такой нашелся, и я повторил свой вопрос
— А черт его знает, — получил я ответ. — Кертвейеш всегда был полнейшей загадкой.
У четвертого я уже почти без всякой надежды попытал счастья. Но этот, видимо, больше знал, потому что сразу прикрикнул на меня, как на любопытного приставалу-ребенка.
— Не спрашивай, несчастный, откуда дети берутся. Останемся лучше в приятном заблуждении, что всех вас под капустным листом нашли.
Совсем я расстроился. Ничего тут, видно, не пронюхаешь. Все основательно укрыто от посторонних глаз. Но это-то и показывает, что здесь какая-то тайна.
Тем временем издательство засыпало меня письменными напоминаниями и предостережениями: 'Просим представить историю вторичного избрания Катанги, в противном случае…' и так далее.
А где я ее возьму? Из пальца высосу, что ли?
Оставалось последнее средство — у самого Катанги выпытать. Он за бутылкой 'Моёt Сhandon' ['Моэ и Шандон' (франц.) — марка шампанского] особенно разговорчив и откровенен, и я пригласил его поужинать. Меньхерт болтал обо всем на свете, но едва разговор коснулся выборов, сразу насторожился и застегнулся на все пуговицы.
Уж мы его донимали, поддевали, подлавливали: 'Ну, скажи, что ты придумал, как добился, что тебя выбрали?' Но он только плечами пожимал да улыбался.
— План у меня хороший был.
Это все, что удалось выжать из него. Но план как раз меня и интересовал.
— Не скажешь, Менюш?
— Нет. Иначе меня не изберут больше.
— Ну, так спорим, что я все равно дознаюсь.
Он молча, с самоуверенной улыбкой покачал головой. Ах, так? Ну хорошо же. Вот нарочно докопаюсь. Нет таких тайн, которых нельзя разгадать. И я до того себя раззадорил, что мне уже просто загорелось взять и описать это его избрание. Не сочинить, а именно описать на основании точных фактов, правдиво и беспристрастно.
С изощренным чутьем детектива стал я разнюхивать следы, но почти ничего не нашел. Да и обнаруженное мало чего стоило, по крайней мере, на первых порах.
Прежде всего я узнал, что семнадцатого октября Катанги из-за полного отсутствия шансов выехал из Боронто. В поезде он столкнулся с неким Карлом Брандом — венским заводчиком и своим школьным товарищем. Вместе они прибыли в Будапешт, и Бранд у него остановился.
На другой день оба старых приятеля развлекались в кабаре и прочих злачных местах. На третий Бранд уехал. Лакей Катанги Варга проводил его на вокзал и купил ему билет — до Кертвейеша. Значит, это лицо, несомненно, связанное с выборами.
Дальше узнал я, что в Кертвейеше единственным кандидатом, местным и правительственным, был некто Янош Ковини. Он уже и программу свою успел изложить в большом зале ратуши в речи, вызвавшей 'всеобщее воодушевление' (смотри «Немзет», вечерний выпуск от двенадцатого октября).
Катанги же на несколько дней задержался в Пеште, и его часто видели в приемной премьер- министра (ох, уж эта приемная!). Сначала он один приходил, потом с каким-то плотным, рыжебородым пожилым господином и высоким, хорошо одетым джентльменом в новеньком цилиндре и с тростью с золотым набалдашником. Двадцать второго октября с этими двумя лицами он, по моим сведениям, ужинал в отдельном кабинете ресторана «Ройял», где оставался далеко за полночь.
Вот и все, что мне удалось разузнать. Попробуйте-ка состряпать из этого историю кертвейешских выборов!
