старушки было забавно, и Алина едва сдержала улыбку. А Мария Геннадьевна, уставшая, видимо, держать все в себе, никак не могла выговориться:
– Света, как вернулась из деревни, сразу хотела на работу вернуться, чтоб деньги не терять, Димке ведь они нужны, но пришлось с Лешкой по больницам побегать – простыл он, и я тогда хворала. Дочка хотела часы продать, но Дима не разрешил. А больше нечего было... – Тут женщина беспомощно моргнула. – Только браслет этот. Но он вот... – Старушка потрясла браслетом. – И что ж получается? Деньги были нужны дозарезу, а Света золотую ерундовину хранила... Почему? Я думала, ее совесть замучила, и она решила украденную вещь вернуть, но раз вещь не ваша...
– Возможно, эта, как вы выразились, ерундовина была ей дорога как память?
– Часы, значит, мужем подаренные, не жалко было, а браслет, невесть откуда взявшийся...
Тут гостья замолчала. Будто словом подавилась. Алина обеспокоенно спросила:
– Вам нехорошо?
– Подожди, дай подумаю, – отмахнулась от нее Мария Геннадьевна. И спустя несколько секунд выдала: – Любовника Светка завела! Точно, точно...
– С чего вы взяли?
– Я три недели назад, еще до того, как Дима сбежал с зоны, заметила: что-то с дочкой моей неладно. Всегда угрюмая была, а тут улыбается, причем не окружающим, а своим мыслям. Губы красить начала. Шарфик шифоновый, красивый такой, индийский, но яркий очень, не носила, а тут вытащила и на шею повязала. И задерживаться стала. Ненамного, но позже на час-полтора домой возвращалась. Говорила, хозяйка просила ее дожидаться... А ведь вы не просили?
– Нет.
– Тогда и браслет у нее появился. А еще... еще... – Старушка засмущалась.
– Мария Геннадьевна, вы говорите, не стесняйтесь, я пойму...
– В общем, белье срамное у Светки появилось.
– Это как – срамное?
– Все прозрачное и малюсенькое-малюсенькое... Трусы из двух шнурков да лоскутка состоят. А лифчик ничегошеньки не закрывает, грудь из него так и выпрыгивает. И ладно бы беленькое было, это еще куда ни шло, так ведь алое, с блестками... В наше время в таком даже падшая женщина постеснялась бы ходить.
Алина, естественно, прекрасно помнила «срамной» комплект. На ее взгляд, он тоже был чересчур вульгарным. Но не из-за цвета и фасона, а из-за явной дешевизны. Дорогое кружево и атлас, по ее мнению, всегда смотрятся благородно, а вот ацетат, да еще украшенный голографическими блестками…
– Его ей тоже подарили, как вы считаете? – спросила у старушки Алина. Но про себя подумала, что ни один уважающий себя мужчина не преподнес бы такое белье любовнице.
– Сама купила. В палатке у метро. У меня там продавщица знакомая, она и сказала... А вечером прихожу домой, смотрю – Светка у зеркала крутится в этом безобразии. И довольная такая, будто на ней мантия королевская! Ну, я ее давай ругать. Сними, говорю, и не позорься. Она сняла, но на меня накричала. Ничего, мол, я не понимаю. «Сейчас так все женщины ходят, одна я, как старуха, в хлопковых плавках», – вот как сказала.
– То есть до того Светлана носила скромное белье?
– Конечно. И не потому, что я ее заставляла. Она сама говорила: главное, чтоб удобно и носилось долго. Ее, помнится, еще подружка – была у нее одна, пока в другой город не переехала, – ругала, говорила, что надо белье красивое иметь. А Света отвечала, что показывать его все равно некому. У нее ведь никого, кроме Димы, не было в жизни. Он ее первым мужчиной стал и был все годы единственным.
– Почему вы так уверены?
– Не пьющая она у меня была. Совсем. Плохо алкоголь переносила. Но дважды я ее хмельной видела. Первый раз, когда Димку на пять лет посадили, а второй – год назад, после проводов той самой подружки, Маринки. Маринка-то тяпнуть любила, ну и упоила мою. А у Светы, когда она под мухой оказывалась, можно было что угодно выпытать. Вот говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, – так это точно про дочку мою. Все свои секреты мне выболтала в первый раз. О том, что спали они с Димкой еще до свадьбы, ну и так далее. И когда она во второй нарезалась, я прямо спросила: путалась с чужими мужиками? А она ответила, что Дима первый и единственный. – Старушка тяжко вздохнула. – Уж не знаю, до последнего ли ее дня так оставалось или все же согрешила с тем, кто ей браслетку подарил... Хотя если и да, я ее не виню. Сколько ж терпеть-то можно?
– А вы обо всем этом милиции рассказывали? Я имею в виду, ее тайный роман?
– Они не спрашивали ничего такого. Но если б спросили, наверное, смолчала бы. Я ведь ни в чем не уверена... Вдруг напридумывала я себе все, дура старая? Не хочу зазря память дочкину марать.
– Что ж, понимаю, – кивнула Алина.
Но на самом деле она не понимала старуху. В расследовании важны любые детали, и каждая мелочь может пригодиться, став зацепкой. Но переубеждать Марию Геннадьевну Алина не стала. Сразу видно – дело напрасное. Поэтому решила получить от нее как можно больше информации и распорядиться ею по своему усмотрению.
– А скажите, Мария Геннадьевна, кто мог ее любовником быть?
– Откуда ж мне знать?
– Может, у нее какой-нибудь очень давний, еще школьный, поклонник был, который вдруг объявился? Или коллега бывший? А может, сосед какой зачастил в гости?
Мария Геннадьевна погрузилась в раздумья. Алина не мешала ей вспоминать, но по прошествии минуты старушка выдала неутешительное:
– Нет, никого не было. Ни одноклассников, ни коллег, ни соседей. Никому до нас дела нет... Ни раньше, ни теперь!
Старушка еще не начала шмыгать носом, только глаза стали наливаться слезами, а внук уже почувствовал ее настроение и занервничал. Мария Геннадьевна попыталась успокоить его привычным ласковым жестом, но это не помогло. Леша раскачивался все сильнее и сильнее, стукаясь спиной о диван, и звук глухих ударов перемежался с писком, издаваемым мальчиком.
– Может, ему водички дать? – испугалась Алина. Ей всегда было жутко, когда в ее присутствии у кого-то случался приступ болезни. Пару раз она наблюдала эпилептические припадки, и потом долго не могла забыть того ужаса, который охватывал ее при виде катающегося по полу человека.
– Не надо ничего, пойдем мы.
– Подождите минутку!
– Нам на улицу, на улицу надо... Он там успокоится.
– Тогда идите, но подождите меня у подъезда. Я вам деньги вынесу.
Старушка кивнула и, схватив внука в охапку, вывалилась вместе с ним за дверь.
Алина сразу побежала в комнату, чтобы взять кошелек, достать из него всю наличность. Рублями оказалось всего десять тысяч, и она опустошила отделение с валютой. Сунув деньги в карман, быстро обулась, накинула плащ и спустилась на лифте вниз.
Марию Геннадьевну с внуком она обнаружила возле палисадника. Мальчик старательно обрывал листики с кустарника. Один за одним. А если пропускал какой-то, возвращался к нему и выдирал.
– Успокоился немного, – сообщила Мария Геннадьевна. – Сейчас до конца веточки дойдет, и мы двинем на остановку. Раньше его беспокоить нельзя, раскричится.
– Вот возьмите. – Алина протянула деньги.
– Куда так много? – ахнула старушка. – Вы что, не надо...
– Перестаньте, Мария Геннадьевна, – сердито буркнула Алина. – Я попозже вам еще привезу... – И чтобы не смущать женщину, соврала: – Светлане отпускные причитаются, она их не получала.
– Правда? Ну, спасибо вам... – И вдруг собеседница бесхитростно добавила: – И почему вас злой и жестокой считают, не пойму.
– Потому что с некоторыми я бываю злой и жестокой.
– Да бросьте! По глазам видно, что вы хороший человек, только очень закрытый. И ранимый. Вот за суровостью свои слабости и прячете. Светлана, кстати, так же считала. Она хорошо к вам относилась, не то
