Предпоследняя фраза как раз заставляет вспомнить чумовую советскую пропаганду, без конца ссылавшуюся на совершенно чужого ей (и почти не издававшегося в СССР) Поля Валери, случайно обмолвившегося, что знает три по-настоящему великих чуда в мировой культуре — и третьим назвал Россию XIX века. Россиянину конца XX века узнать, что Чехов — величайший новеллист мира, ну, приятно, но... сомнительно.
Европейцам, и кириллицы-то не знающим, если не всем, то многим, всечеловеческое величие Чехова — аксиома. В гениальности же Киплинга-новеллиста, по крайней мере 'индийского', уверены мы. Кстати, и в гениальности Киплинга-поэта.
И уж вовсе никаких сомнений нет в гениальности автора 'Маугли', точнее, обеих 'Книг Джунглей' и многочисленных сказок. 'Детские' книги Киплинга одинаково увлекательно читаются по-русски и в семь, и в семьдесят лет, и ничего, кроме возмущения, не вызывает у нашего читателя новость о том, что пантера Багира по-английски... мужского рода. Весь характер черной пантеры — женственный, перечтите 'Маугли'! Определенно автор-англичанин не прав. Хоть плачь, хоть смейся, хоть исправляй английский оригинал.
Сложней с Киплингом-романистом, с автором таких книг, как 'Свет погас', 'Наулака', 'Отважные мореплаватели', 'Ким'. Все это — прекрасные книги, особенно последняя (чего русским переводм, увы, пока доказать нельзя, — как раз 'Свет погас' и 'Мореплаватели' переведены более чем достойно), — но мало ли на свете великих романов. 'Смерть героя' Ричарда Олдингтона -самая, быть может, громкая пощечина, данная Киплингу, — тоже прекрасный роман. Романы для Киплинга — всего лишь одна из граней творчества. Но ее не выбросишь: кристалл потому и кристалл, что у него есть грани. А творчество Киплинга — настоящий кристалл.
Пересказать биографию Киплинга можно в нескольких фразах, это был писатель почти 'без судьбы', он не только не хотел, чтобы его судьбой интересовались, он и поэтическим завещанием сделал восьмистишие, которым заканчивается любое издание его поэтических произведений (в том числе наше), — в нем Киплинг предложил все вопросы задавать не ему, а его книгам. Старинное 'Написал книги и умер' вполне годится как эпитафия и Киплингу, но и об этом есть у Поля Валери: 'В книгу нужно заглядывать через плечо автора'. Биография у Киплинга все-таки была, и многое в его произведениях без биографии автора необъяснимо.
В особенности если читать Киплинга в оригинале. Переводы не сохраняют невероятной широты его словаря. Лирический герой 'главной', 'лучшей' (как угодно) баллады Киплинга Антони Глостер, 'баронет', не просто человек из низов, выбившийся в 'большие люди', — он и свое дворянское звание произносит не то как 'баронайт', не то еще как-то, как — кириллицей не изобразишь. Лирический герой другой великой баллады 'Гимн Мак-Эндру' (или — 'Молитва Макэндру' в публикуемом нами переводе) в монологе смешивает шотландский диалект с 'кокни', используя слова из жаргона судовых механиков и еще десятка самых невероятных источников. Словарь Киплинга — словарь Империи. Первым разговорным языком в детстве Киплинга даже на был английский, — он куда более охотно и бегло говорил на местном бомбейском 'хиндустани' (если быть точным — разновидности урду). Детство и юность Киплинга прошли в Индии. Молодость — в штате Вермонт, США. 'Зимовал' он с 1898 по 1907 год на юге Африки, в Кейптауне, в доме, подаренном ему близким другом — Сесилем Родсом, и лишь в начале XX века поселился в Сассексе. В письме к Райдеру Хаггарду в 1902 году Киплинг назвал Англию 'самой замечательной заграницей', в которой ему довелось побывать. Англия не была для него родиной — его родиной была Британская Империя. Как следствие: патриот Киплинг совершенно искренне ненавидел любую другую империю. Российскую, в частности. К русским как к национальности он относился без ненависти, с обычной своей иронией: 'Поймите меня правильно: всякий русский — милейший человек, покуда не напьется. Как азиат он очарователен. И лишь когда настаивает, чтобы к русским относились не как к самому западному из восточных народов, а, напротив, как к самому восточному из западных, превращается в этническое недоразумение, с которым, право, нелегко иметь дело' (рассказ 'Бывший'). Это — о русском, а о России — страшные и жестокие строки знаменитой баллады 'Мировая с медведем': 'Никакого мира с Медведем, который выглядит как Человек!' Это строки, написанные в 1898 году; двумя десятилетиями позже Киплинг напишет уж вовсе невозможное для публикации в СССР стихотворение 'Россия — пацифистам'.
С этим стихотворением связаны две короткие истории, которые стоит рассказать в назидание будущим русским киплинговедам. В 1986 году в Париже Василий Бетаки издал небольшую, но талантливую книгу переводов из Киплинга, составив ее из переводов собственных и Георгия Бена, — тоже эмигранта, но лондонского; оба переводчика некогда были учениками Татьяны Гнедич в Ленинграде. Помещая в книгу свой перевод 'Россия — пацифистам 1918', Бетаки писал в предисловии: 'Эти стихи, разумеется, не переводились на русский язык никогда'. Слова эти, сказанные накануне перестройки, были не совсем точны: в том же году (1986) в Центральном доме литераторов в Москве отмечалось пятидесятилетие М. Л. Гаспарова, будущего академика и первого поэта-переводчика, ставшего лауреатом Государственной премии России. На вечере Гаспаров прочел свой перевод этого стихотворения, много лет пролежавший в столе. Вел вечер Евгений Солонович. На следующий день в партбюро переводческой секции разразился скандал: 'Как он посмел читать антисоветчину! Почему вы, член партии, его не оборвали!..' К счастью, Солонович оказался вовсе не членом партии, а в самом скором времени у партии оказались куда более важные проблемы, чем гас-паровский перевод киплинговской антисоветчины. Однако печатается эта антисоветчина в нашем издании впервые. До конца 1990-х, кроме как в Париже (в переводе Бетаки), 'Россия — пацифистам' на русском языке не печаталась.
'Империя строилась триста лет и рухнула в триста дней!' — Киплинг говорит вовсе не о Британской империи (как отчего-то прочитал Бетаки). Киплингу жаль было даже чужую империю — Российскую! В кошмаре гражданской войны, сменившем в России кошмары первой мировой, ему и не мерещились контуры будущей советской империи (много более хищной, чем царская). Империя по имени Редьярд Киплинг сожалела о гибели империи по имени Россия!
Россия заинтересовалась Киплингом очень рано. Уже в 1892 году Лев Толстой писал, что Киплинг 'совсем слаб, растрепан, ищет оригинальности'. Памятуя о подобной же неприязни 'зеркала русской революции' к Шекспиру, эти слова надо понимать как очень высокую похвалу. В январе 1895 года в иллюстрированном приложении к 'Вестнику иностранной литературы' был впервые опубликован портрет Киплинга. Наконец, появились и переводы из Киплинга, в частности переводы его стихотворений. Насколько удалось установить, приоритет первого поэта-переводчика, напечатавшего Киплинга в России, принадлежит Ольге Николаевне Чюминой (1858 — 1909): в журнале 'Мир Божий', 1897, No 11, опубликован ее перевод 'Песни мертвых', в январе следующего года в 'Вестнике иностранной литературы' появился ее же перевод баллады 'Король и певец' (так переименовала Чюмина 'Последнюю песню Честного Томаса'). Хорошо вспомнить здесь о том, что в оригинале оба стихотворения появились лишь в 1893 году. 'Песнь мертвых' вошла в сборник Киплинга 'Семь морей' (1896) — тот ли, иной ли источник использовала Чюмина, делая свои переводы, — на источнике этом буквально еще не обсохла типографская краска. Следом библиография прослеживает ряд других поэтических переводов — Е. М. Студенская (ряд стихотворений в периодике 1899 — 1902 гг.), как и Чюмина, заметного интереса к Киплингу-поэту в России не пробудила, хотя в переводе Студенской была опубликована баллада 'В карцере' — одна из 'Казарменных баллад'. Писатели-демократы Киплинга не признавали ни в какую: Максим Горький писал, что 'индусы не могут не признать вредной его проповедь империализма', Куприн (больше других понявший в Киплинге и в целом выше других его оценивший) констатировал, что 'на прекрасных произведениях Киплинга нет двух самых верных отпечатков гения — вечности и всечеловечества'. Но во всяком случае, проза Киплинга выходила много раз -в том числе четырехтомником под редакцией И. А. Бунина (1908 — 1915), собранием сочинений в приложениях к журналам 'Вокруг света' (1909), 'Природа и люди' и т.д.
Поэзию Киплинга великие поэты Серебряного века то ли не разглядели, то ли не захотели разглядеть. Впрочем, у этого поколения поэтов английская поэзия была не очень-то в моде вообще: ее заслоняли великие французы 'конца века' (Верлен, Рембо, Малларме) и отчасти великие немецкоязычные поэты начала XX века (Георге, Рильке). Из англичан — более или менее ровесников Киплинга — в моде был разве что Уайльд, но тоже в основном как прозаик. Не был толком прочитан не только поэт Киплинг, даже его прямые предшественники Теннисон и Браунинг были известны почти исключительно по именам; если бы не 'Годива' в переводе Бунина и лишь недавно выявленные фрагменты Браунинга в переводе Гумилева, можно было бы говорить о том, что английская послебайроновская поэзия в России тех лет не существовала
