вовсе.
При подобном отсутствии переводов все же случилось как-то, что едва ли вообще какой-либо нероссийский поэт оказал влияние на русскую поэзию XX века в таком масштабе, как Киплинг. В 'Литературной энциклопедии' (Издательство Коммунистической Академии, 1931, т. 5) в статье 'Киплинг' литературовед Т. Левит лишь указал в библиографии, что существуют 'Избранные стихотворения' Киплинга — 'перев. А. Оношкович-Яцына, П.1922 (случайный подбор плохих переводов)'.
Эта маленькая, в 22 стихотворения, отпечатанных на серой-пресерой бумаге, книжечка буквально переломила хребет русской — не скажу 'советской', а просто русской поэзии XX века. Ада Оношкович-Яцына (1896-1935) открыла российскому читателю 'Томлинсона', 'Мировую с Медведем', 'Мэри Глостер', а главное прославленную 'Пыль'. Молодые поэты двадцатых годов бредили Киплингом, бредят и теперь, семьдесят лет спустя, в значительной мере благодаря этой книжечке, аккуратно незамеченной и оклеветанной официальным литературоведением. Но в 1931 году, когда 'Литературная энциклопедия' оттиснула в веках свой донос и на Киплинга, и на переводчицу, с ее переводами не произошло той главной беды, о которой лишь теперь, в год столетия появления первого русского перевода из поэзии Киплинга, пора сказать несколько слов.
В тридцатые годы чуть ли не все плоды зарубежной литературы оказались в СССР запретными; был ли в мире писатель, более ненавистный советскому империализму, чем Киплинг? И тогда появилась на свет книга, побившая все рекорды обхода советской цензуры: Редиард Киплинг. Избранные стихи. Перевод с английского под редакцией Вал. Стенича. Вступительная статья Р.Миллер-Будницкой. Государственное издательство 'Художественная литература'. Ленинград, 1936. 272 стр., тираж 10300 экз. Заключительные слова предисловия Миллер-Будницкой стали классикой советского литературоведения, вечной нашей отмычкой к замку цензуры, и нужно их процитировать: '...творчество Киплинга приобретает для нас особый интерес как законченное, высокохудожественное воплощение идей и настроений нашего врага, как одно из крупнейших достижений поэзии западного империализма'. Отсюда уже полшага до вывода, который в 1937 году сделал в статье 'Редиард Киплинг' Константин Паустовский: 'Жизнь Киплинга — один из трагических примеров того, как гений может погубить себя'.
Поскольку на сорок последующих лет Киплинг попал в 'детские писатели', поскольку лишь в томе БВЛ 'Уайльд. Киплинг' в 1976 году он был из этого 'детского' статуса выведен (авторской книги его стихотворений, без добавлений в виде прозы, пришлось ждать — не считая упомянутой парижской книжки 1986 года — аж до 1990 года), книга 1936 года заслуживает самого пристального внимания. В ней были переизданы все переводы Оношкович-Яцыны (кроме одного) и прибавлено к ним еще 13 переводов той же переводчицы -новых. К сожалению, сама переводчица умерла годом раньше. Ее переводы для издания 1936 года перередактировал, переписал и переувечил в духе худшей цензуры совсем не Валентин Стенич, а другой 'мастер стихотворного перевода' — Геннадий Фиш (1903 — 1971). Часть переводов он изуродовал настолько, что решил о соавторстве объявить — под 'Мэри Глостер' и 'Саперами' появилась двойная подпись, прочие переводы он перелицевал меньше, но так, что компрачикосы Виктора Гюго померли бы от зависти. Приведу один лишь пример.
Многие и многие поколения советских (и антисоветских) юношей и девушек читали, пели и разве что не высекали в камне знаменитую 'Пыль'. 'Отпуска нет на войне!' — кому не памятен этот рефрен?
В оригинале рефрен таков: 'There's no discharge in the war'. Советский комментатор английского издания Киплинга (1983) А. А. Долинин пишет о том, что Киплинг обыгрывает здесь стих восьмой главы Екклесиаста — 'нет избавления в этой борьбе'. Но у Киплинга ясно указано, какая это война (в русском переводе Библии — 'борьба') — англо-бурская. Если Киплинг и обыгрывает несколько значений слова discharge, то 'отпуск' в военном значении — лишь шестое или седьмое словарное значение. Между тем как первое или второе — 'выстрел'. На англо-бурской войне ужасом солдат было не отсутствие отпуска, а как раз отсутствие сражения, отсутствие выстрелов и вообще войны как таковой. Оношкович-Яцына если и не помнила сама, то знала от старших сверстников — что такое бурская война, война без войны, война, выигранная Англией с трудом и с позором, — на этой войне англичане сделали такое ценное и пригодившееся XX веку изобретение, как концлагерь. Киплинг, кстати, считал эту войну для Англии проигранной, вообще войной, недостойной Британской Империи (см. стихотворение 'Урок' и многие другие). В издании 1922 года Оношкович-Яцына выбрала для своего перевода: 'Нет сражений на войне'. Мы перепечатываем переводы Оношкович-Яцыны почти в полном объеме и в тех двадцати случаях, когда есть возможность использовать редактированное М. Л. Лозинским (а по косвенным данным — и Н. С. Гумилевым) издание 1922 года, возвращаем переводам исконный вид. Остается лишь сожалеть, что остальные переводы приходится перепечатывать по изданию 1936 года, — нет никакой уверенности, что Г.Фиш не приложил к ним руку.
Впрочем, очень высокую ценность для русской 'киплингианы' имеют переводы Михаила Фромана (1891— 1940) и Михаила Гутнера (1912— 1942); поскольку оба переводчика на момент издания книги 1936 года были живы, надо думать, их ничья рука не увечила. Фроман умер в Ленинграде перед войной, Гутнер — в эвакуации в Перми (тогда — г. Молотов). Интересны из работ предвоенного поколения также немногие сохранившиеся строки Эрика Горлина, погибшего во время Ленинградской блокады, а также несколько переводов Елизаветы Полонской (1890— 1969), среди них — прославленная 'Баллада о Востоке и Западе', начало которой, вероятно, по индексу частоты цитирования могло бы претендовать на попадание в книгу рекордов. О прочих довоенных подходах к творчеству Киплинга хотелось бы забыть, но нельзя.
Современный исследователь — Екатерина Гениева — в предисловии к первому постсоветскому изданию Киплинга в России пишет:
'Певца Британской империи, ...железного Редьярда', приняли на ура молодые советские литераторы. Этим обстоятельством был попросту сражен критик и литературовед князь Дмитрий Святополк-Мирский, вернувшийся в 30-е годы из эмиграции на родину <...> Мирский был прав, когда укорял советских литераторов, зачитывавшихся Киплингом. Но как бы то ни было, ...железный Редьярд', а главное, его идеи оказались близкими идеологии молодого советского государства'. Князь-коммунист тоже был прав: он ждал от коммунистической молодежи — главное же от юного советского государства -чего-то совсем, совсем другого. Он и дождался: гибели в советском концлагере. А молодые советские поэты — Евгений Долматовский, к примеру, или Константин Симонов — в те довоенные годы увлеченно переводили Киплинга. Симонов, впрочем, не столько переводил, сколько сочинял по мотивам Киплинга: 'Серые глаза — рассвет' в его переводе укорочено на половину текста, 'Новобранцы' — на четыре строфы сокращены, 'Добровольно ...пропавший без вести'' — на две и т. д. Позже Симонов писал о своем увлечении Киплингом в конце тридцатых годов: 'Киплинг нравился своим мужественным стилем, своей солдатской строгостью, отточенностью и ясно выраженным мужским началом, мужским и солдатским'. Впрочем, он же признал, что разлюбил Киплинга, когда началась война — в 1941 году. Переводы Симонова по сей день регулярно называют прекрасными, и нет спора, стихи хороши, но, сравнивая их с оригиналом, диву даешься: автор ли подстрочника все так переврал Симонову, сам ли он столь глубоко и сознательно исказил (за возможным исключением 'Дурака' — он же 'Вампир' — и более или менее 'Гиен', остальные переводы Симонова едва ли стоит рассматривать как переводы). Если это переводы — то всех поэтов, от Багрицкого и Тихонова до Фазиля Искандера и Александра Галича (последнего особенно), целиком можно объявить 'переводчиками Киплинга'. Сам тон советской (и, напоминаю, антисоветской) поэзии, как говорят недоброжелатели, 'мускулистый' ее стиль — от Киплинга и Гумилева.
Симонов разлюбил Киплинга спешно, в одночасье: негоже было шестикратному лауреату Сталинской премии, накануне еще и Ленинской, любить 'барда английского империализма'. За 'железным занавесом' Киплинг изымался из библиотек, лишь очень немногие энтузиасты понемногу переводили его 'в стол'. Причем, надо честно признать, не очень хорошо переводили: мало любить империю, в ее правоту нужно верить. Британская империя отошла в область истории, у империи советской развивался прогрессивный паралич, при котором, как известно, не до идеалов. Зато с 1976 года, с выхода упомянутого тома БВЛ 'Уайльд и Киплинг', где на скудном пространстве в 54 стихотворения почти сорок было переводов совершенно новых, — начинается для Киплинга новая эпоха, не кончившаяся и по сей день; наше издание преимущественно суммирует работу переводчиков прежних лет, не давая, впрочем, к переводам вариантов: составитель взял на себя всю ответственность за то, чей перевод печатается; таким образом, ничье имя из 'коллектива' переводчиков не изъято намеренно. Выбирался всегда живой перевод. Конечно, в оригинале 'Мэри Глостер' герой говорит: 'В двадцать два года... в двадцать три года...', а в первом варианте перевода
