отдельно.
Первым русским переводчиком стихов Рильке был сын одесского ювелира -весьма одаренный Александр Биск (1883— 1973). В последние месяцы жизни Биска мне хоть и по переписке, но довелось с ним познакомиться. 'Я занимался Рильке с 1905 года — я нашел его 'Lieder der Madchen'[0.45], будучи лейпцигским студентом', — писал из Нью-Йорка девяностолетний поэт в Москву автору этого предисловия (письмо от 31 января 1973 г.). 'Лейпцигским студентом' Биск был совсем недолго, уже весной 1906 года он переселился в Париж, где жил до 1911 года: сам поэт политикой не занимался, но сестра состояла в партии эсеров, возврат в Одессу и в Россию был чреват выяснениями отношений с полицией, а молодой Биск хорошо чувствовал себя в Париже — к тому же в одесских газетах он печатался уже тогда. 'Первые мои переводы (из Рильке — Е. В.) относятся к 1906 году', — напишет он в предисловии к первому русскому 'Избранному' Рильке, вышедшему в Одессе между маем и августом 1919 года. Первая 'столичная' публикация переводов Биска из Рильке пока что разыскана в 1911 году ('Русская мысль', кн. 6) — пять стихотворений, в том числе ставший классическим именно в переложении Биска шедевр 'И был тогда день белых хризантем...'.
Именно 1911 — 1914 годы — время первого бурного интереса к Рильке в России; успевают выйти три его книги: 'Книга часов' (М., 1913) в сильно сокращенном и едва ли удачном переложении Юлиана Анисимова, в том же году -перевод единственного романа Рильке 'Заметки Мальте Лауридса Бригге' в двух томах (в оригинале книга вышла в 1910 году, что следует помнить); наконец, выпущенная в оригинале в июне 1913 года книга 'Жизнь Марии' всего через полгода, но уже в 1914 году, накануне войны, когда оказалось под запретом 'все немецкое', была выпущена в Киеве в переводе не оцененного по сей день поэта Владимира Маккавейского. Кстати, в нашем издании (в приложении) этот перевод переиздается полностью впервые, и хотелось бы привлечь к нему читательское внимание. То, что казалось странным и неуклюжим в начале века, стало попятным и весьма поэтичным теперь. Похоже на то, что Маккавейский очень сильно обогнал свое время; в 1920 году он был убит под Ростовом, имя его забылось, но уже давно пришла пора вернуть его стихам, переводам и доброму имени почет и внимание.
В студенческих тетрадях Бориса Пастернака 1911 — 1913 гг. мы находим около десятка черновых переводов из 'Книги картин' и 'Часослова', в те же годы сделана свой перевод шестистишия Рильке Анна Ахматова — видимо, это был вообще единственный ее перевод с немецкого языка, по свидетельству академика Ю. Оксмана язык этот был для нее тяжел и читать свободно на нем она не могла. В те же годы перед Первой мировой войной появились в печати переводы В. Шершеневича, В. Эльснера, А. Дейча, так что брошенная Пастернаком фраза ('Люди и положения', 1956 — 1957): 'У нас Рильке совсем не знают', — скорее относилась к месту Рильке в советской культуре, чем к подлинной культуре России.
Впрочем, даты Первой мировой войны (1914— 1918) точно определяют еще и границы первого временного перерыва в потоке русских публикаций Рильке. В харьковском альманахе 'Колосья' в 1918 году (No 6— 7) впервые появилась знаменитая поэма в прозе (то ли просто новелла) Рильке, тогда озаглавленная 'Образы любви и смерти Христофора Рильке'; та же вещь, но без сокращений и под более близким к оригиналу названием ('Песнь о любви и смерти Кристофа Рильке') была опубликована в альманахе 'Свиток 3' (М.; Л.) в 1924 году. Как уже было сказано выше, в Одессе в 1919 году вышло первое издание книги избранных переводов Александра Биска; в 1929 году 'Новый мир' и 'Звезда' опубликовали в переводе Бориса Пастернака два 'Реквиема' — по сути дела, увидела свет целиком еще одна книга Рильке ('Реквием', 1908). До 1935 года в периодике появлялись переложения Григория Петникова — он переводил Рильке 'как хотел', т. е. как экспрессиониста, это давало диковатые результаты, но существенно облегчало прохождение через рогатки цензуры. Наконец в большой книге избранных переводов Петникова, изданной в Харькове в 1935 году ('Запад и Восток'), появилась последняя подборка и четыре стихотворения. Дальше наступил второй перерыв, притом долгий.
Хотя в 1943 году член Союза писателей СССР Иоганнес Роберт Бехер назвал поэзию Рильке в числе тех ценностей, которые осквернены фашистскими варварами, но его мнением никто не заинтересовался. Зато в 1950 году 'главный писатель СССР' А. А. Фадеев высказался доходчиво: 'А кто такой Рильке? Крайний мистик и реакционер в поэзии'. Рильке в сталинской империи был, таким образом, запрещен раз и навсегда. Навеки. Но... нет ничего более врГ(C)менного, чем вечное. Умер Сталин, а за ним приговорил себя к смертной казни и Фадеев. 'Разлука' с советским читателем (тогда предполагалось, что это синоним выражения 'русский читатель') неизбежно должна была окончиться; как возвращались люди из лагерей, так вернулся и Рильке: уже в первом номере воронежского журнала 'Подъем' за 1958 год появилась 'Пантера' в переводе А. Немировского. Художественные достоинства перевода сейчас оставим в стороне, важен приоритет, и его ни у Немировского, ни у Воронежа не отнимешь. Журналы робко стали печатать: тут — стишок, там — подборку, из мрака запрета Рильке стал понемногу выходить к читателю.
Не считая журнальных публикаций, главным событием шестидесятых годов для 'Рильке советской эпохи' стала довольно большая книга 'Лирика', вышедшая в 1965 году в переводе Тамары Сильман (1909— 1974) в Ленинграде. Тогда она вызвала одобрение как со стороны 'старших' (Маршака, не дожившего до выхода книги, но знакомого с рукописью; Корнея Чуковского), видевших в ней примету еще не совсем замерзшей хрущевской оттепели, так и гнев со стороны 'младших': как же это выходит авторская книга у Сильман, когда в письменных столах десятков поэтов лежит столько неизданных переводов из Рильке! Знали, что еще с тридцатых годов работают над Рильке Юлия Нейман и Сергей Петров, что Ахматова хвалила переводы Андрея Сергеева, а есть еще и Владимир Микушевич, и Вячеслав Куприянов, и Грейнем Ратгауз, главной же легендой того времени была работа Константина Богатырева (1925— 1976), жертвы сталинских репрессий и ученика Бориса Пастернака. Но даже не очень искушенному читателю по книге Сильман было ясно, что великий поэт из Рильке не получился.
Между тем в предисловии к этой книге, написанном Владимиром Адмони, были впервые в СССР напечатаны два прославленных перевода Пастернака, вставленные в книгу 'Люди и положения', — сейчас как-то уже позабылось, что в первой половине шестидесятых годов автор 'Доктора Живаго' был под полным запретом. Рильке Сильман — некий многократно уменьшенный Рильке, недаром переводчица старалась выбрать у него стихи покороче. Читая ленинградскую 'Лирику', думаешь: вот удачное восьмистишие, вот даже и двенадцать строк вполне приличных, а в целом получилась какая-то очень, очень маленькая и смазанная фотография оригинала.
Книга эта не могла дать представления о Рильке еще и по другой причине. Его циклы, сборники, поэмы, созданные после 1899— 1900 годов, почти не поддаются дроблению, одно перетекает в другое, последняя строка стихотворения служит опорой для первой строки следующего, не говоря уже о том, как важны для Рильке его сквозные сюжеты, образы, словосочетания; начиная с ключевого для его поэзии слова 'смерть' — до такого малозаметного как 'деревенька': одна только 'деревенька слов' отслежена нами у Рильке более пятнадцати раз! Так что переводчик, отщипывающий от Рильке там -сонет, тут — восьмистишие, терпит поражение раньше, чем увидит плод своих трудов. Возможны, конечно, очень немногие исключения: шесть строчек Анны Ахматовой, двенадцать — Ивана Елагина, по четыре-пять стихотворений у Андрея Сергеева и Владимира Леванского, но по большей части у тех, кто не сделал Рильке своим главным сокровенным, в душе хранимым, десятилетиями творимым делом, — почти одни неудачи.
Но главная роль книги 'Лирика' оказалась иной: она 'разворошила муравейник'. То в 'Литературной Грузии', то в 'Сельской молодежи', то в 'Памире', то в 'Иностранной литературе', то в 'Подъеме', то в 'Авроре' (список можно продолжать очень долго) Рильке стал появляться почти регулярно. Наконец пришли семидесятые годы, и стали выходить новые книги: близилось столетие со дня рождения Рильке, а его, к тому же, собралась праздновать дорогая сердцу ЦК организация — ЮНЕСКО. Первой увидела свет очень странная книга с длинным названием: 'Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. Русские стихи'. (М.: 'Искусство', 1971). Помимо двух искусствоведческих работ, полутора сотен страниц писем, книга содержала что-то такое, что впору описывать как содержимое знаменитого сундучка Билли Бонса из 'Острова сокровищ' Р. Л. Стивенсона: 4 стихотворения из третьей части 'Часослова', 12 стихотворений из сборника 'Новые стихотворения', 6 (из десяти) 'Дуинских элегий', 4 (из пятидесяти пяти) 'Сонета к Орфею', 6 (из восьми) 'русских стихотворений' Рильке, 3 (из тринадцати) 'Рассказов о Господе Боге'... И так далее — окрошка, пытающаяся выдать себя за некое сложное и мудрое блюдо. Ну и разъясняющее предисловие И. Рожанского, в котором сказано ясно: 'Что касается советского читателя, то он сумеет разобраться в этом творчестве, уяснить его слабые и сильные стороны, отнестись к нему как к части культурного наследия прошлого, которое должно быть нами усвоено, переработано и включено в культуру коммунистического
