пульсирующий свет, я решил, что Кармен дома, и вошел.
– Да? Что ж, сила духа у девушки редкостная, рекордная, я восхищен. Ну, и еще есть небольшие доказательства, что работала одна рука. И надрез брюшной полости, и то, что он оставил нож, а не вынул его…
Собственно, подробности Архипу Лукичу уже не столь важны. Важно – рука одна, значит, ход мыслей Щукина верен. Кто Кармен – член группировки или попутная жертва, согласившаяся выполнить задание негодяя, который вместо гонорара пырнул ее ножом? Да, убийца, скорее всего, просчитал, что Монтеверио поднимет шум после ограбления. Вычислить, кто охмурил и обокрал итальянца, не составит труда, поэтому убийца избавился от свидетельницы. Все просто, как один плюс один.
Итак, убийца добыл веер. Интересно, он знает, как им пользоваться? Если веер представляет собой ключ, то он как-то связан с картиной. Как? Связь может быть какой угодно. Но при этом что-то должно быть и на веере, и на картине. Вернувшись домой, Щукин достал две фотографии украденного портрета – цветную и черно-белую – и долго и внимательно изучал их. Ноль. Нет, надо отдать специалисту, например, компьютерщику! Он быстрее обнаружит кодировку или еще какие-нибудь знаки. С тем Архип Лукич и рухнул в кровать.
1819 год. Поль
С полмесяца промучился Владимир, требуя подать ему неизвестно что. Чай? Не такой. Кофей? Не такой. Взвар, морс? Не то, не то… Агриппина Юрьевна терялась, не отходила от него, а попутно скупала векселя сына. Иона брюзжал, когда она в очередной раз отдавала ему на продажу драгоценности. В ответ он слышал:
– Хотя бы дом спасу, а там видно будет.
Из-за болезни Владимир обессилел, много спал. В этот момент, можно сказать, безмятежный, шпики отыскали Поля. Агриппина Юрьевна понеслась к юноше вместе с Ионой. Павел прятался в нищенской квартире под крышей. Постучав в дверь и услышав: «Войдите», Агриппина Юрьевна с опаской вошла. Поразилась холодной и сырой комнате, не сразу рассмотрела, где Павел, а только когда он сказал:
– Я ждал, что вы придете. Вы умны, вы должны были меня найти.
Агриппина Юрьевна повернулась на голос и в полумраке с трудом разглядела на кровати тщедушное тельце Поля, накрытое одеялом. Он так исхудал, что превратился в живые мощи, скелет, обтянутый кожей. Помещица всегда сострадала умирающим, ведь их ждал божий суд. И хорошо, когда человек уходил из этого мира с не замаранной, легкой душой… Она приблизилась к постели Павла, поняв по его лицу и глазам, что он уходит с тяжестью, оттого пожалела. Иона подставил к кровати стул, на него села помещица.
– Покаяться хочу, сударыня, – сказал Павел.
– Священника позвать?
– Вас мне довольно. Умираю я…
– Полно, Павел. Ты молод, справишься, едва тебя перевезем отсюда.
– Нет-нет, – возразил он, дыша с натугой. – Не поеду с вами. Устал я эдак жить, Агриппина Юрьевна. А тут еще вина придавила. Вот спросите меня… – И он приподнялся на локтях. – Зачем я столько зла сделал Владимиру Ивановичу?
– Будет тебе маяться, – уложила его на подушки Агриппина Юрьевна. – Эдак горячка приключится. Воды попей…
– Все равно скажу, – выпив воды и отдышавшись, договорил он. – Водила мною мечта уехать отсюда в тепло, где весна всегда и солнце жаркое светит. Виделось мне в тех краях счастье безбрежное и беззаботность. Любви хотелось, тепла…
– Да кто ж этого не хочет, – поглаживая его по руке, произнесла она. Ох, и страшен юноша стал – скелет да и только.
– Все хотят, а не все достигают мечты. Но у меня не сразу мечта появилась. А когда Янину увидал, когда узнал ее, вот тогда и захотелось жить. Так случилось, что с Владимиром Ивановичем мы одновременно ее встретили, ведь он всегда меня с собой брал, и у нас обоих рассудок помутился. Это был вечер по случаю именин одной известной особы, и на том вечере собрались только ближайшие друзья, в число которых входил ваш сын, сударыня. Янина появилась там с братом и буквально всех покорила. Она так отлична от других женщин… Нет, слова слишком слабы, чтобы описать ее.
– Ты, видать, забыл: я знакома с Яниной.
– Нет, вы ее не знаете. Янину никто не знает. Я все расскажу, вы поймете… А расскажу потому, что умираю и не хочу с собой тащить груз. Вдруг за гробом и правда есть жизнь, и когда меня спросят, что я там отвечу? В тот вечер Владимир Иванович забыл про жену… Впрочем, многие позабыли о своих женах. Кстати, после того вечера Владимир Иванович никогда больше не брал Лизавету Петровну с собой, ездил везде один или со мной, все мечтал с Яниной увидеться. Мне-то он откровенно говорил о своих чувствах, а я не мог сделать того же. И я понемногу начал ненавидеть его. Тем не менее именно я стал его соучастником, помогал ему оправдаться перед женой, покрывал его, врал вместе с ним. Как мне жаль Лизавету Петровну… Но разве ангел сравнится с чертом? У черта личин множество, а оружие его – лесть, обольщение, ложь, обман…
– Ты о ком говоришь? – Помещица думала, он заговаривается.
– О Янине, сударыня. Вы слушайте, слушайте. Буду краток, ибо времени, чувствую, мало мне отпущено, а рассказать надо много. На моих глазах, сударыня, Янина околдовывала вашего сына. Собственно, меня тоже. Поначалу она холодна была с ним, а потом переменилась, чуть позже. Вы поймете – почему. Она раздразнила, раскалила его страсть и однажды приняла у себя. Сделала она это вовремя, потому что иначе Владимир Иванович либо ее убил бы – а у него уже были приступы ярости, – либо себя убил бы. И вот он провел ночь у Янины… Видели б вы его! Он воскрес, он был счастлив. А я – наоборот.
– Неужто Лиза не давала ему того же, что эта ваша Янина? – с сомнением произнесла Агриппина Юрьевна.
– Думаю, нет. Ведь что влечет? Недозволенность, сударыня. А Янина умеет превратить недозволенность в великую радость, в щедрое проявление любви. И вы будто взлетаете, вам кажется, что лучше ничего и быть не может. Ежели б в такой миг дьявол попросил душу отдать, вы бы отдали. Вот какова Янина, сударыня.
– Не понимаю, – покачала головой, хоть и с сочувствием к умирающему, помещица.
– Не изведали вы любви, сударыня.
– Думаешь? – горько усмехнулась она. – Коль любовь разрушительна, коль она убивает, лжет, обманывает, то это и не любовь вовсе. Но говори, я слушаю тебя.
– Когда Владимир Иванович провел с ней ночь, встречи сразу же и прекратились. Янина избегала его. Он был чернее тучи, повсюду искал ее. Однажды он получил от нее письмо, где Янина написала, что любит его, но брат не разрешает встречаться с ним. Владимир Иванович, как одержимый, метался в поисках ее брата, он хотел вызвать его на дуэль и убить. Только этот месье не пугливый, хотя от дуэли отказался, сказал, что драться на пистолетах – дрянной пережиток. На слово «трус» он хохотал. Когда же довел Владимира Ивановича до бешенства, когда граф едва не убил его, сказал: «По-видимому, сударь, вы в самом деле с ума сошли. Но так и быть, ваша проблема решаема. Коль вам так нравится Янина и вы благородный человек, женитесь на ней». Граф ответил: «Не могу, я женат». – «Но позвольте, – рассмеялся месье, – вы хотите Янину, но не хотите жениться на ней? Вам нужна временная игрушка? Что ж, извольте, пойду навстречу. Я продам ее вам, но… Янина – дорогая игрушка». – «Идет», – согласился Владимир Иванович. Мне казалось, что совершается дьявольская сделка, ведь Янина не крестьянка, чтоб ее можно было купить и продать, я стал отговаривать графа… – Поль снова выпил воды.
– Мой сын купил ее на каких-то условиях? – догадалась помещица.
– На первый взгляд условия были хоть и безнравственные, но приемлемые. Граф должен отослать жену, ее место в доме должна занять Янина и быть с ним до тех пор, пока он не утолит свою страсть, после чего он ее обязан отпустить. За нее мсье получил дом в Москве и имение, также был куплен дом для Янины в Петербурге, а чтобы купить этот дом, пришлось продать два имения.
– Понятно, как мой сын разорился.
– Это цветочки, сударыня. Слушайте, слушайте. Лизавету Петровну он перевез вместе с сыном в деревню, а Янину в свой дом. Месяца три он не отходил от нее, службу оставил, на любовницу тратил приданое жены. А меня, считая верным ему до гробовой доски, приставил к ней как пажа. Полагаю, он
