Статью накатал быстро, за три часа. Еще три сраных часа впустую…
Второй день пытаюсь пристроить свою халтуру. Нет, в качестве текста я нисколько не сомневаюсь, но все равно это халтура, - я ведь поэт, как-никак, и не пристало мне шлюшествовать в пограничных областях. Люди за порогами тоже это почувствовали. Им мой текст понравился куда больше, чем мне самому. Но вот принять его в работу не захотел никто.
«Видите ли, Георгий, наше издание имеет устоявшийся формат, выходить за рамки которого мы не можем. Читатели этого не поймут».
Рамки. Всюду рамки. Зачем, несчастные глупцы, вы сами себя загоняете в рамки?
Вам что, мало тех, кто делает это с вами, не спрашивая разрешения?
Теперь я знаю, что их основная задача - все вокруг упростить и ограничить. А тем, кто против - выколоть глаза, оторвать руки и зашить рты.
Бизнес. Слепое пожирание денег. Ведь слепы на самом деле все.
При условии, что мир будет оставаться таким, каков он есть, мне до конца дней своих некуда будет приткнуться. Я видел и слышал достаточно, чтобы знать это наверняка.
Сижу дома. Пью чай. Слушаю музыку. Только что изорвал в клочки свою писанину. Не знаю, что делать дальше. Хочется плакать, но это ведь недостойно меня. Некстати вспомнился Краснодар. И Марина. А вот и слезы, сами брызнули, не спросясь. Буквы расплываются безумными сколопендрами, но я продолжаю писать. Ведь это - мое право, мое призвание, моя жизнь…
Господи…
Двадцать пять дней прошло. Ничего не происходит. Абсолютно ничего.
Я человек.
Я очень-очень хочу жить.
Я просто люблю это.
Ха-ха-ха-ха!
Сегодня это пришло ко мне. У несшегося по Тверской «Мерседеса» слетел с колеса диск, выкатился на тротуар и, забренчав, упал прямо у моих ног. К моменту, когда осколок роскошной жизни закончил свое вращение, я уже все знал.
Все!
Лимон. Кровь на моих ладонях. Звезды, мерцающие на дне колодца. Сердце, насаженное на авторучку. Лимон. Дверь, открываясь, скрипит слишком громко. Надо бы смазать петли. Я даже представить себе не мог…
Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!
Теперь в моем левом ухе не одна сережка, а пятьдесят. Второе унизано кольцами и булавками чуток пореже - не рассчитал, извините. Кровь на страницах - оттуда, из ушей. До сих пор сочится и капает, а за ночь всю подушку изгваздала. Боли я не чувствую, но это, должно быть, от передоза. Боль, она ведь как наслаждение - хапанешь сверх меры и либо отбрасываешь коньки, либо вовсе перестаешь замечать.
Пошел на базар и купил. А что тут такого? Мои деньги, как хочу, так и трачу. Все равно их уже с гулькин хрен осталось. Могу я хотя бы не неделю пожить достойно?
Хочу - веревку и мыло, передумал - серьги и шило. Чего, в самом деле, уши жалеть?
Рудимент рудиментом. Наши пещерные предки ими лицо от ветра закрывали, чтобы глаза не выдавило. Ветра с тех пор поутихли, вот ушки постепенно и атрофировались. Раз так, то на кой они вообще нужны? Можно проткнуть, можно надрезать, а можно - и на холодец пустить. Вольница!
Оглядываясь назад, на годы прозябания в краснодарском болоте и месяцы, проведенные на задворках жизни уже здесь, в Москве, я не перестаю удивляться глупости человека по фамилии Гончаров. Неужели он всерьез уверовал, что у поэта может быть какая-то иная жизнь, помимо той, что досталась ему? Что несчастный изгой с третьим глазом во лбу вправе претендовать на спокойное существование, сытость и прочие блага, положенные его соседям по планете? Дудки! Участь настоящего поэта - жизнь, вывернутая наизнанку, где ничего не происходит так, как должно быть. Единственный способ изменить ситуацию - перестать сочинять стихи, сжечь все, что написал, и даже в мыслях не позволять себе перебирать созвучные строчки. Если бы Артюр Рембо в свое время поступил так, он стал бы одним из величайших коммерсантов, каких только видел свет. Как и Гончаров, Артюр не сумел понять, что из поэзии не обязательно уходить красиво. Главное - навсегда.
Нет, я не стану повторять ошибку сотен сгинувших в бесполезной борьбе творцов.
Поэта Гончарова больше не существует! Ша!
Мое горячее желание стать полноправным участником мирового культурного процесса ничуть не ослабло. И то, что я решил отказаться от сочинительства, не означает моего перехода в разряд безмозглых пошлых обывателей. Искусство, знаете ли, одной поэзией не ограничивается. Теперь, когда я все знаю, мне не нужны для счастья и остальные его разновидности, будь то скульптура, живопись, музыка или что-то еще. Наивысшей формой искусства я считаю собственно жизнь.
Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Я был гениальным поэтом. Ныне я более не поэт, и покончить с этим оказалось довольно просто. Но перестать быть гением… Нет, ребята, на это я пойти не могу.
Долгое время главным для меня было слово «поэт». Но даже теперь, когда я угробил эту часть своего естества, мне все еще нужно как-то использовать свой, не побоюсь этого слова, грандиозный талант.
Для начала займусь модификацией тела.
А что? Тоже вариант не из худших.
Утро. Лениво любуюсь, как с неба срываются крупные хлопья снега. Развлекаюсь, разрезая найденным в мусорной куче скальпелем кожу на своих предплечьях. Боли почти не чувствую. Если б еще крови не было. Красные пятна на простыне меня раздражают. А впрочем… Ее ведь можно будет загнать с аукциона. Грязные эстеты, конечно, и не такое видали, только сдается мне, что большинство «кровавых художников» использует, все-таки, кетчуп. Ну, или там, вишневый сок. А такие полотна должны рождаться спонтанно… вот как у меня сейчас. Я не стараюсь придать хаотике красных клякс некий осмысленный вид. Это ведь не мое искусство.
Это искусство Жизни.
Уши, похоже, начали загнивать. Ну и хуй с ними. Ха-ха, ничего себе, каламбурчик!
Сегодня плоскогубцами выдрал у себя шесть зубов. Еще парочку раскрошил, пока приноровился. А в самом деле, зачем мне так много зубов? Наши пещерные предки… а впрочем, ну их в болото, уродов нецивилизованных!
Я даже представить себе не мог, что на такое способен. Кто там говорил, что мне неподвластно Вечное. Обломайтесь, ушлепки! Это вам, а не мне, никогда не понять, что такое подлинное Творение. Никогда не создать ничего, достойного внимания.
А я еще и не такое могу. Но всему свое время. Спешить мне некуда.
Снова проснулся с руками в крови. Судя по отсутствию свежих порезов, - в чужой.
