Внезапно внизу раздался странный грохочущий звук, словно кто-то упал, но все прекрасно знали, что никого больше на корабле не было. Напряжение почувствовалось в воздухе. Казалось, атмосфера загустела. Я поймал себя на мысли, что почти не дышу. Может это просто какая-нибудь переборка деформировалась или генератор гравитации выдал локальную флуктуацию? Северин достал из кобуры пистолет, и у меня развеялись всякие сомнения: на корабле находился кто-то ещё. Белоусов, которы й находился ближе всего к выходу, поспешил отойти от двери.
— Манул, пойдём проверим.
Они скрылись. С минуту ничего не происходило, затем раздался грохот. Нет, это был не выстрел, словно какая-то балка грохнулась на пол. Прозвучал голос Северина:
— А ну на пол, живо!
Через минуту в кают-компанию вошёл капитан, за ним следом вели Бернара Проговского, собственной персоной! Ну надо же! Манулов крепко держал того за шиворот, руки преступника были связаны, на лбу виднелась ссадина. Террориста усадили за стол. Бортинженер встал сзади, а Северин сел напротив.
— Кто такой? — спросил он, но задержанный смотрел на меня. Зло смотрел, нехорошо.
— А вон этот знает, — кивнув на меня, сказал он. Алексей Васильевич вопросительно глянул на меня.
— Бернар Эдуардович Проговский. Он склад взорвал.
— И как же ты оказался у нас на борту?
— А вы догадайтесь, — продолжал агрессивно настроенный Проговский.
— Понятно… — со вздохом произнёс Северин. Террорист довольно хмыкнул.
— Выкинуть его за борт? — буднично спросил Манулов. В первый момент мне показалось, что я ослышался.
— Думаю, можно, — так же безразлично ответил капитан, словно говорили об использованном пакетике чая.
— Как?! За что? Почему? Не надо! — заверещал Бернар, но техник схватил того за шкирку. Я в ужасе смотрел на происходящее, не в силах ничего произнести. — Не надо! Я сделаю всё, что хотите?
— Так уж всё? — наконец, отозвался на мольбы Северин.
— Да-да!
— Манул, верни его на место…
Уже присмиревший Проговский грохнулся обратно на стул.
— Продолжим: как ты проник на борт? — повторил вопрос Северин.
— Камеру разбомбили, я и вышел. Никого не было. Думаю: придут каргонцы и убьют. Пробрался к ангару — путь я знаю хорошо. Решил спрятаться в грузовом отсеке. Надеялся, что там меня уж не найдут. Я не знал, куда деваться! Понимаете?..
Он был напуган, да и я, если честно, тоже. Не ожидал от Северина и Манулова такого. А может, они и не собирались его выбрасывать? Конечно, нет, а я-то поверил. И Проговский тоже.
— Манул, что у нас со вторым отсеком?
— Пустует…
— Определи его в туда и организуй каюту. Вернёмся — решат, что с ним делать.
Техник увёл Бернара, и воцарилось молчание. Белоусов стоял в углу, словно наказанный школьник, и о чём-то размышлял. В этой тишине можно было услышать шум его мыслей.
— Алексей Васильевич… — обратился я.
— Да?
— Вы действительно хотели… — я не договорил, не зная, как сказать дальше.
— Нет, не хотел, но и цацкаться с преступником я не собираюсь.
На душе сразу полегчало. Я сел за стол, рядом с капитаном.
— А можно вопрос?
— Да.
— А что, Руслан… он всегда такой мрачный? — задал я вопрос, который уже давно меня мучил, ещё с первого полёта.
— С первого дня. Он был фермером с Проксимы-2. Война началась, когда он поехал в город, каргонцы разбомбили его дом и убили семью, потому он и записался на флот. Это всё, что я знаю. Он предпочитает не говорить об этом. И мы тоже…
Теперь понятно, почему Руслан ушёл, как только заговорили про каргонцев. В глубине души я их тоже ненавидел за жертвы людей, оказавшихся в самом пекле войны. Раньше я пребывал в наивном неведении, думал: может всё обойдётся, и всё ребята вернутся домой. Боже, как я мог быть так наивен?! Бой у Белой-2 развеял все грёзы: теперь и я почувствовал на себе её бремя. Друга я уже потерял. От осознания этой мысли, сделалось невыносимо горько, и хоть я знал его чуть больше месяца, это ничего не меняло. Раньше я грузил себя работой, чтобы не думать об этом, гнал все мысли, а с Мирославом мы этой темы не касались, но теперь нахлынуло. Злость охватила меня. Сейчас я был готов наброситься на первого же попавшегося каргонца и разорвать его в клочья! Да, они в полтора раза выше людей, но ярость придала бы мне сил! И я ничего не мог с собой сделать! Всё уже свершилось.
Я посмотрел на Северина, и по его взгляду понял, что он заметил смену моего настроения. Это было нетрудно: я и сам видел, как сжались мои кулаки. Он, молча, встал и, проходя мимо, похлопал меня по плечу. И я был ему за это безмерно благодарен…
Дверь открылась. Бернар лежал на сымпровизированной койке и даже не отреагировал на моё появление. Думаю, этим он выразил свой протест. Я понимал, что Проговский должен меня ненавидеть, ведь в его глазах я был врагом.
— Я поесть принёс, — почему-то эти слова прозвучали как извинение.
Проговский ничего не ответил. Я поставил поднос с едой на стоящий рядом столик и уже направился к выходу, как он, наконец, ответил:
— Как видишь, все мы пришли к одному, верно?
— Не понял, — я повернулся к нему. Бернар безразлично смотрел вверх.
— Ну, как же, как мы не крутились, оказались в одной небольшой лодке. Что там будет дальше, неизвестно. Погибнем — так вместе, и все наши противоречия уже будут не важны, — ответил он и повторил. — Ни для кого они уже не важны.
— Они важны для нас.
— Верно, нашими поступками, мы оставляем следы в реальности. Если нет, то нас словно бы и не существовало.
— Иногда это шрамы, — заметил я.
— Не самое худшее решение, — он посмотрел на меня, ожидая ответа. Вот чего он хотел этим добиться?
— Но и не самое лучшее, — сказал я и поспешил выйти из каюты.
Подходил к концу первый день нашего вынужденного путешествия. Мы все, кроме Мирослава, находящегося на посту, собрались в небольшой кают-компании поужинать. Несмотря на голод, еда не лезла в глотку. Мрачноватое настроение преобладало за нашим малым столом. Пожалуй, только Белоусов ел с аппетитом.
После ужина я вернулся к работе, но я никак не мог сосредоточиться: на душе по-прежнему скребли кошки. Я никак не мог избавиться от ощущения предательства. Всё-таки совесть — весьма странная штука: карает за то, что ты не со всеми в эти страшные минуты. Наверное, богу или кому-то ещё было угодно, чтобы у нас имелся этот механизм добра и самопожертвования: сделал не так — получи муки совести. Не знаю, может быть, я уже начинаю ударяться в мистику. Порою набегали приступы, в моменты которых мне чудилось будто Димка с укоризной смотрит на меня, говоря: «Да-а… не ожидал я такого от тебя…» Тогда мои кулаки сжимались до хруста. Несмотря на все попытки проконтролировать себя, я даже сломал ручку. Мирослав весьма выразительно посмотрел на меня, но ничего не сказал…
И всё-таки уже глубокой ночью по корабельному времени я закончил и был готов запустить Ястреба, о чём сообщил Северину. Алексей Васильевич в это время сменил на посту Мирослава и ожидал этого
