опошлена, и мы теперь имеем деньги как ценность саму по себе. Нужна новая идеология. Мы предлагаем новую идеологию для нового общества.
— Но методы…
— Да, — вздохнул Проговский, — согласен.
Возникла небольшая пауза.
«Благими намерениями вымощена дорога в ад», — подумал я. Кажется, Бернар догадался, к чему приведёт такая политика.
— А о каком обществе вы говорите? — спросил я.
— Представьте себе общество, где всё общее, где нет зависти, потому что нечему завидовать: у всех остальных то же, что и у тебя и всё есть. Тебе лишь остаётся думать о других людях, чтобы позволять им заботиться о тебе — это альтруистическое общество идеально со всех точек зрения. Главное, что требуется, установить такие взаимоотношения между людьми. Во время Мировой войны в России была предпринята попытка переворота, но она провалилась.
— Вы верите, что если бы переворот удался, мир стал бы лучше? — спросил Северин. Бернар кивнул.
— В какой-то книге я читал, будто бы переворот в России удался, и было выстроено новое общество, — вставил я.
— И чем это закончилось? — спросил Мирослав
— Всеобщим благоденствием.
— Утопия, — отмахнулся Манул. Бернар посмотрел на него через плечо так, словно прицеливался.
— Это утопия, — согласился я. — Люди всегда будут завидовать и хотеть больше. Идеального общества нет, пока есть неидеальные люди.
— Всё, что мы сейчас имеем — результат естественной эволюции общества, — добавил Белоусов. — Любое насильственное вмешательство приведёт к катастрофическим последствиям. Если бы вы думали глубже, то поняли бы это.
— Прикажите заняться евгеникой? — фыркнул Бернар.
— Сложный вопрос, — ученый пожал плечами. — Мне тоже многое хотелось бы изменить, как и всем, но ставить эксперименты над обществом — это жестоко. Это значит, признать себя выше бога, стать диктатором судеб. Тут надо действовать тонко и очень аккуратно. Это как вести слепого через минное поле: один неверный шаг, и всё рухнет.
— Я уверен, что это возможно! — ударил кулаком по столу Бернар. — Мало-помалу, человек будет исправляться под действием новой идеологии.
— Это просто какая-то новая религия, — усмехнулся Мирослав.
— Нет никакой гарантии, что новая система координат исправит положение, — сказал я. — Здесь нужен принципиально иной подход.
— Ты прав, — внезапно раздался женский голос — все вздрогнули. Молния стояла у входа в кают- компанию. — Простите за невольное подслушивание. Такой спор я не могла пропустить. Если позволите, я прокомментирую.
— Да… конечно… — не сразу отозвался Северин.
— Дело в том, что мои создатели давным-давно уже прошли эту стадию. Они поставили эксперимент по построению идеального общества, который с треском провалился. Это была трагедия, большая трагедия, которая подорвала веру моих создателей в светлое будущее. Они были очень похожи на вас… точнее, вы очень похожи на них и не только внешне. Ни одна религия, никакие убеждения не смогут исправить недостатки человечества в глобальном масштабе. Как грибы после дождя появляются новые учения, группы, общества с благородными намерениями. Это хорошо, и это даёт надежду, но не более того.
— Вы говорите не самые приятные вещи, — признался я.
— Увы, такова неприглядная истина.
— Мы должны признать, что мы обречены на вечное брожение? — поражённо и даже обиженно спросил Бернар. Как я был с ним солидарен в этот момент!
— Всё это этапы развития разума, мой друг. Детские мечты, которые так желанны, но ещё недостижимы. У вас несколько путей: смириться с положением вещей и ждать, пока волны развития выкинут вас на новый уровень, или заняться евгеникой на свой страх и риск.
— А какой путь избрали твои создатели? — спросил я.
— По воле случая оба. Это был трудный путь: великое множество ошибок грозили нам катастрофой и даже гибелью, но они выжили, поняли свою суть, смысл своего существования, причину и следствие всех действий. Вот самое главное: понять себя. Тогда уже не будет места революциям, грабежам и насилию. Всё зло проистекает от непонимания своего места и своей роли в великой игре под названием Жизнь. Оно уйдёт само собой, как недоразумение, как вылеченная болезнь разума.
Молния говорила чётко и без лишний слов. Мне её речь казалась убедительной и полной скрытого смысла.
— И кто же мы в этой игре, пешки или ферзи? — спросил я.
— Ответ на этот вопрос вы должны найти сами. То, что выбросило вас из лона инстинктов и даровало вам разум, при желании можно назвать слепым случаем. Законы природы устроены таким образом, что разум появляется всегда (рано или поздно), вырывается на свободу, как птица из клетки, и рвётся ввысь. Пока он ещё молод и едва осознаёт себя, неизбежны ошибки.
— И вы хотите огородить нас от ошибок? — спросил я. Наверное, мы и взаправду кажемся им детьми.
— Разве можно учить ребёнка, ограждая его от всех опасностей мира? Не разбив колено, не научишься ходить, — ответила Молния.
Я уже не понимал, что творится вокруг меня. Только что мне казалось, что я нащупал ниточку, как она не привела к клубку, а оборвалась в самый неожиданный момент. И его ещё предстояло распутать!
— Ястреб? — спросила она, глядя вверх.
— Да, я всегда здесь, — ответил искин.
— Ты знаешь, для чего тебя создали?
— Я могу выдать перечень моих задач.
— Нет, не стоит. Я отвечу тебе и скажу Юре то, о чём он уже давно догадывается. Искины — результат желания человека понять самого себя, как и вся наука — результат понять своё окружение. Твой создатель пытался наделить тебя эмоциями, разумом, чтобы понять, кто он такой. Так ты чувствуешь?
— Мои вычисления показывают, что да. Я уже когда-то говорил это.
— Ты не способен на чувство, ты лишь механизм.
— Как так? — возмутился искин.
— Он возмущён, — указал я.
— Имитация. Очень искусная имитация. Как искины, созданные людьми, являются попыткой человека понять себя, так и разум — попытка Вселенной понять саму себя. Здесь имеет место быть цепь причин и следствий, идущая из самых основ мироздания. Разум основан на феномене жизни. И любой феномен имеет своё продолжение в метафизике, образуя ещё один слой реальности. Жизнь и разум тоже имеют свою метафизику.
— Вы говорите о душе? — неуверенно спросил Белоусов.
— Не знаю, это слово может ввести вас в заблуждение. Кажется, вы приписываете ему некий мистический смысл, а ведь нет ничего мистического, когда смотришь сверху, нет.
— Но ведь ты тоже искусственный интеллект, — напомнил Белоусов.
— Я? Нет-нет, — рассмеялась она. — Забавно. Нет, я живая, так же как вы или любое другое существо. Во мне тоже присутствует метафизическое продолжение.
— Но… ты ведь не отрицала.
— Я не знала, что вы имеете в виду. Я же только проснулась, мои знания там были неполны. Теперь, когда я вернулась, многое узнала, сбросив оболочку. Правда, многое потеряла, но об этом не жалею. Да, они, — она указала куда-то за спину, — меня создали, они — мои родители, создатели новой формы жизни, а не синтетики.
