Мученицы монастыря Святой Магдалины

— Слушаю.

— Джек, это Кэти.

Меня сразу же охватило чувство вины за свое поведение в отношении Джеффа. Я надеялся, что она по голосу не определит, что я выпил.

— Кэти.

— Я узнала то, что ты просил.

— Замечательно… Разумеется, я тебе заплачу.

— Не думаю.

Голос был резким, холодным.

Я сказал:

— Я тут не совсем хорошо себя вел.

— И что в этом нового, Джек?

— Я зайду завтра.

— Не утруждайся. Я оставила конверт у миссис Бейли.

Клик.

— Любовная размолвка? — подала голос Кирстен.

— Не совсем.

Она подошла к двери:

— Я терпеть не могу вот так выпить и сбежать, но…

— Вы уходите?

— А вы что ожидали? Выпить и трахнуться по-быстрому?

Слово прозвучало очень грубо.

Я попытался овладеть ситуацией:

— Зачем вы приходили?

— Из первых рук узнать, в каком состоянии ваше расследование.

Я пытался найти саркастический ответ — мне хотелось обидеть Кирстен. Но ничего не придумал, а она сказала:

— Почему бы вам не спросить меня?

— О чем спросить?

— Убила ли я своего мужа?

Я допил виски. Почувствовал, как оно дошло до глаз. После чего спросил:

— Убили ли вы своего мужа?

Она с искренним удовольствием рассмеялась:

— Это был бы тот еще рассказ. Держите это в штанах, Джек.

И исчезла.

Я крикнул, стоя посредине комнаты:

— Вы это о чем?!

На комоде стояла на три четверти полная бутылка. Еще не полностью оставивший меня разум подсказал: «Ладно, ты выпил две порции, ничего плохого не случилось. Надо остановиться. Лечь в постель. Утром можно будет начать снова».

Я серьезно обдумывал эту идею целую минуту, потом произнес вслух:

— А пошло оно все!

И вспомнил тогда слова Реймонда Чандлера.

Как погрубее сказать, чтобы он ушел? Пошел вон, иди к черту, вали отсюда, уматывай, убирайся и так далее. Все годится. Но приведите мне классическое выражение, которое употребил Спайк О'Доннелл (один из братьев О'Доннелл из Чикаго, владельцев маленького заведения, позволивший себе посоветовать ребяткам Каноне катиться ко всем чертям и оставшийся в живых). Вот что он сказал: «Потеряйся».

Об остатке ночи могу только сказать, что я сочинил поэму.

Да простит меня Господь.

Виски затаскивало меня на многие темные улицы, заставляло попадать в ужасные ситуации и мучиться потом от жуткого похмелья. Но за долгие годы нашего тесного общения я ни разу не опустился до написания стихов.

Помнил ли я, что я записал поэму?

Конечно нет.

Строчки оказались на клочках рваной бумаги. К счастью, часть их невозможно было разобрать — просто каракули. Но основное все же осталось. Я был в состоянии припомнить, как сидел на кровати и вспоминал свою лондонскую свадьбу. Мы расписались в конторе в Ватерлоо. Очень подходяще.

Наша первая брачная ночь закончилась дикой руганью. Я встретил следующее утро совершенно один в номере дешевого отеля недалеко от церкви на арках.^[5]

Так вернемся к поэме. Вот она. Во всей своей поганой красе.

Пропавший впустую в Ватерлоо
И гладкий как шелк
Самый дешевый и резкий
Я весьма довольный
Пил его по утрам
Пока позже
Не начинал ползать по кровати
В поисках банки пива
И под разбросанными носками
Мятым костюмом гонялся
За таблеткой аспирина
И среди этой разрухи нашел
Твои путаные слова
                              оставленные тобою
Я свалился с постели
До вечера
Это оказался… тяжелый Ватерлоо
После открытия может быть
После одной рюмки джина
                              или четырех
Я поспею снова
Легко
Протанцевать по твоим
                              брачным клятвам.

Я спросил себя: «Что это такое, черт побери?»

Но я не выкинул листки в помойку. Аккуратно сложил и сунул в предисловие к книге Фрэнсиса Томпсона «Небесная гончая».

А куда еще их девать?