Матвеевны и помогает мне. Так что пусть он тоже все увидит. Не сомневайся, на него можно положиться.
Павлов, умотанный бессонной ночью, махнул рукой и повел их по коридору.
Палата номер сто тридцать четыре была двухместная, с ванной и туалетом. Одно из двух больших окон было занавешено одеялом, из-за которого тянуло ледяным ветром. Пол возле окна был усыпан осколками стекла.
– Что тут случилось? – спросил Тавров.
Павлов выглянул в коридор и крикнул:
– Сухотина ко мне!
Вошел старший сержант из охраны госпиталя.
– Давай рассказывай все сначала, – приказал Павлов.
– Да я уж все рассказал, – неуверенно заметил сержант, переминаясь с ноги на ногу.
– Тем более справишься еще раз. Давай, давай, все как было, в подробностях.
Сержант вздохнул и начал рассказ:
– Я заступил сегодня… то есть вчера утром, как обычно. Выяснил информацию на вновь поступивших на этаж больных, чтобы запомнить их в лицо. Далее проверял каждые полчаса палату. Где-то около половины первого в последний раз осмотрел объект охраны. Все было нормально. После этого занял место в коридоре рядом со входом в палату.
– Минутку, сержант, – прервал его Тавров. – А где была дежурная медсестра?
Сержант потупился и переспросил:
– Лена? Ну как только я около полуночи осмотрел палату, мы с ней попили чаю, поговорили о том о сем. Сидели напротив, так что я постоянно видел вход в палату! Вот… а потом Лена пошла смотреть телевизор в просмотровый зал, а я…
– Что за просмотровый зал? – спросил Тавров.
– Помещение за перегородкой из полупрозрачного стекла, – пояснил Павлов, – прямо напротив помещения дежурной медсестры. Там еще стоят кресла и диваны.
– Так… продолжайте, сержант.
– Вот… Лена ушла смотреть телевизор, а я сделал осмотр палаты и сел на стул рядом с дверью. Было примерно ноль сорок пять, когда услышал слабый крик. Поскольку в палате никого не должно было быть, кроме коматозной больной, то я на всякий случай достал пистолет, оставив его на предохранителе, и пошел внутрь. Когда я открыл дверь, то сразу увидел в окне злоумышленника. Он проник через окно, видимо, вырезав стекло. Я крикнул ему: «Стой, стрелять буду», а когда он вскочил на подоконник, я немедленно открыл по нему огонь на поражение. Больной в палате не было, я попытался открыть дверь в туалет, но она оказалась закрыта изнутри. Я выбил дверь и обнаружил, что больная лежит возле умывальника без сознания. Я немедленно вызвал дежурную сестру для оказания помощи больной, а сам позвонил на центральный пост охраны и доложил о случившемся. Потом вместе с дежурной медсестрой мы переложили больную на кровать и вывезли ее в соседнюю палату. Вот и все в основном.
Павлов мрачно смотрел на замолчавшего сержанта. Потом равнодушно спросил:
– Ну а разглядеть нападавшего тебе удалось?
Сержант дернул кадыком, сглатывая слюну, и торопливо ответил:
– Да я же говорю, товарищ подполковник, что все очень быстро произошло. Он был весь в черном, а лицо все заросло волосами… бородатый, длинноволосый… Все!
Отец Иоанн быстро вышел в коридор, но на это никто не обратил внимания. Павлов достал сигарету, но, вспомнив, где он находится, крякнул с досадой и спрятал сигарету обратно в пачку. Затем сказал:
– Очень жаль, Сухотин, очень жаль!
– Что жаль, товарищ подполковник?
– Что правду говорить не хотим! – пояснил Павлов. – Сам ты понимаешь, какую чушь несешь? Не проще ли правду рассказать? Облегчишь вину.
– Да я все как было рассказал… – встрепенулся Сухотин, но Павлов перебил его:
– Вот как? А почему проникший через окно преступник не оставил никаких следов? Окна верхних этажей с осени не открывались: там пыль в щелях и невозможно вылезти в окно, не стерев ее. На крыше снег вообще нетронутый. Так влететь в окно мог разве что Карлсон, но он живет в Стокгольме. А было все по-другому!
Павлов остановился напротив побледневшего Сухотина.
– Предложили тебе выкрасть Пустовойтову из больницы. Обещали щедро заплатить. Аванс, надо полагать, выдали. И всего-то дел: подсыпать снотворное медсестре в чай, вынести Пустовойтову из палаты в рекреацию первого этажа, а там уж сообщники помогут. Ты все так и сделал. Но у сообщников что-то пошло не так. Ты напрасно ждал сигнала, потом забеспокоился. Уложил Пустовойтову в туалете и запер снаружи дверь. Потом пошел разбираться с сообщниками. Убедившись, что все идет не так, запаниковал. Вернулся в палату, а дверь в туалет открыть не смог: потерял ключ, пока по этажам бегал. А ведь сюда с минуты на минуту могли подняться с проверкой. А у тебя коматозная больная в туалете. А как она туда попала? И ты решил имитировать проникновение злоумышленника через окно. Расстрелял окно из пистолета, вышиб замок из двери и придумал историю. Я не говорю, что было все точно так. Но близко к этому. А теперь думай, Сухотин! Признание облегчает вину. Кто тебе заказал похищение?
Бледный Сухотин пытался что-то сказать дрожащими губами, но не мог. Наконец он хрипло выкрикнул:
– Не знаю, не знаю я! Я не виноват! Не знаю я!
В этот момент в палате снова появился отец Иоанн. В руке у него был лист бумаги. Он быстро подошел к Сухотину и спросил:
– Вы узнаете?
Павлов возмущенно повернулся к отцу Иоанну и хотел что-то сказать, но не успел: и без того бледный Сухотин стал белее стены, отскочил в угол и дико закричал, указывая на отца Иоанна:
– Вот он знает! Он все знает! Его спросите! Его! А я не знаю! Ничего не хочу знать! Ничего! Его спросите!
Милиционер с рыданиями повалился на пол и забился в конвульсиях. Отец Иоанн скорбно молчал, сжимая лист бумаги в руках. Павлов выругался, выбежал в коридор и крикнул:
– Немедленно вызовите психиатрическую помощь! Сестра, у вас тут есть что-нибудь типа смирительной рубашки? Надо его зафиксировать, пока он башку не разбил или в окно не выпрыгнул!
Сухотина увезла бригада скорой психиатрической помощи. Павлов подошел к отцу Иоанну и резко спросил:
– Что вы там ему показали?
Отец Иоанн молча отдал ему лист бумаги. Павлов посмотрел и хмыкнул. Тавров заглянул ему через плечо. На листе бумаге ручкой был набросан рисунок в духе Иеронима Босха: страхолюдный паук с человеческой головой. Голова густо заросла бородой и волосами, из-под мохнатых бровей свирепо глядели круглые яростные глаза.
– И что это означает? – поинтересовался Павлов.
– Это тот, про кого он вам рассказывал, – пояснил отец Иоанн, – типичная галлюцинация наркомана. Я думаю, что психиатр поставит точный диагноз, на почве чего возник острый психоз.
– А вы что скажете, Валерий Иванович? – повернулся Павлов к Таврову. Тот пожал плечами:
– Я не психиатр. Но то, что Сухотина однозначно признают невменяемым, – это к гадалке не ходи! Явный психический припадок, вряд ли он симулирует.
– И это все, что вы хотите сказать?
Тавров удивленно посмотрел на Павлова.
– А что еще?
– Сейчас у меня тоже будет припадок, – вздохнул Павлов, – идемте в туалет, я вам покажу кое-что.
Они зашли в туалет, и Павлов указал на зеркало. На зеркале красным было написано: «Спросите Валеру, он знает все».
– Что скажете, Валерий Иванович?
– Ты хочешь сказать, что это написала Евфросинья Матвеевна? – недоверчиво спросил Тавров.
