– То не судьба ли стучится, – думает, – или если жена и ЖЭК, и черт и ангел – нипочем не открою, убирайтесь все вон.
Так, представьте себе, и не открыл опять.
6
Потому что поплыли опять перед глазами странные, почти бывшие, белые, мохнатые. Снега? Снежинки? Двух этажей каменных дома, цокот копыт, снег, горечь на губах, и купола, и коляска, и прохожий.
– Кто он, кто он?
Кто он – странно близко знакомо лицо его, нос его, облик его, походка его, жизнь и страдания его – кто он?
– Он – Гоголь, – крикнул он и в лихорадке, в ознобе написал следующее:
«Однажды один гражданин вышел на улицу один на одну улицу и видит идет кто то идет сутулится не то пьяный не то больной в крылатке – а улица была Арбат где хитрые и наглые бабы – сладки и падки на всякие новшества и деньги они сначала думали, что это тень Гюи де Мопассана но подойдя к прохожему лишили его этого сана лишь увидев, что вид его нищ волос – сед, одет довольно плохо в крылатке а так как они были падки только на новшества на деньги и на тень Гюи то они и исчезли отвалили чтобы вести шухер-махер со смоленской фарцой а вышедший однажды на улицу гражданин сказал – Вы, приятель, постойте-ка только не подумайте, что я нахал но хоть и вид Ваш простой и сами Вы – голь не есть ли Вы Николай Васильевич Гоголь Тут какой-то посторонний негодяй как захохочет – Ха-ха ха Хи-хи-хи Голь И еще Ха-ха ха Гоголь, пьешь ли ты свой моголь Гоголь тихо так просто и грустно говорит Да это действительно я Я подвергался там оскорблениям Вот почему мое сердце горит, и я не мог примириться со своим общественным положением Я ушел из памятников и стал обычный гражданин, как Вы, вышел и вот сейчас себе найду подругу жизни Да Я хочу жить так, потому что книжки свои я все уже написал, и они все в золотом фонде мировой литературы Я же устал Я устал Я же хочу жить вне культуры»
7
Счастливый и озаренный, автор вышеприведенных гениальных строк несомненно сотворил еще бы что-нибудь гениальное, он даже собирался это немедленно сделать, но тут, к сожалению, на специально приготовленный для этой цели новый и тоже белый лист бумаги упала чья-то серая черная тень.
– Ах же ты гад, ах ты змей, ах ты барбос ты противный, подколодная гадюка, сволочь и сукин же ты рассын! – кричала женщина, которую ему и узнавать не надо было, потому что женщина являлась его законной супругой и явилась с побывки у мамы.
Жену он любил беззаветно и безумно, но с удовольствием отравил бы ее монохлорамином, если б ему когда-нибудь совесть позволила совершить убийство.
– Долго ли сие будет продолжаться! – вопила женщина. – Это стоит мне поехать на два дня к маме, так здесь с ходу пьянка и бумажки. Отвечай, ты один спал?
– С ходу только прыгают в воду, – дерзко отвечал он с кровати, потому что опять уже находился на кровати и смотрел в потолок, где вовсе нет ничего интересного и поучительного, и увлекательного нет и быть не может.
– Я, я, я знаю, – на прежней ноте реактивно вела жена, разрывая в клочья, на мелкие клочья и Гоголя, и купца, и зачеркнутое нехорошее, и разрывала, и рвала, и прибирала, и пела, и убирала, и пол мыла, и суп варила, и в тарелки наливала, и мужа за стол сажала, и про житие и здравие мамы рассказала, и его опять ругала:
– Ты почему долго не открывал, негодяй?
– Ну извини, – сказал он.
– А я к маме уеду, – пообещала она.
– Да? Ну и хрен с тобой. Уезжай к свиньям.
– Вот я уеду к маме, ты дождешься, – заныла жена.
А мама у ней, надо сказать, замечательная старушка. Имеет свой дом, садик, козу. Пьет козье молоко и кушает ватрушки. Очень вкусные ватрушки, и очень хорошая женщина, и, кстати, его, зятя своего, очень почему-то любит, несмотря на то, что он весьма часто хочет быть поэтом.
А спрашивается – почему бы ей его не любить? Что он, хуже других, что ли, – высокий, кудрявый, синеглазый.
ИЗ АНГЛИЙСКИХ СОБАК
Учился в Московском институте, стоял на легком морозце в районе метро «Арбатская», волнуясь и поджидая девушку по имени Таня, по прозвищу Инквизиция.
Опаздывала. Циферблат больших часов стал яркий. Из раскрытых дверей метро вместе с клубами пара стали сильно вылетать московские граждане, закончившие свой трудовой день. Опаздывала.
– Приветик! Ты не сердишься, что я немножко опоздала? – сказал близкий голос.
– Да нет, ничего, – засмеялся я, подбирая слова.
Инквизиция протянула губы, которые встретились с моими протянутыми. Я гладил ее голову, закутанную в пушистый шарфик.
– К сожалению, сегодня никак не могу. Мне достали билет в Центральный Дом литераторов на просмотр.
– Кто достал? – не удержался я.
– А Гундик достал – просто отвечала девушка. – Гундик, парень, помнишь, я тебе рассказывала? Это мой друг.
– А что это значит – друг?
– Ну, не друг, знакомый.
– А я друг или знакомый?
– Друг, друг. Но ты, друг, что-то сегодня не в духе, – высказалась нахальная девушка и, еще раз вмазав мне поцелуй, исчезла.
И я остался один, ощущая во рту вкус вкусной губной помады.
После чего увидел будку. Обычную стеклянную будку, где бойко шла торговля газетами и журналами. Будку и хвост приплясывающих москвичей.
И не будка меня изумила, и не хвост. А будочник меня изумил – обычный будочник.
Ибо обычный будочник был очень даже необычный.
Во-первых – пробор волос. Пробор, который в различных романах называют безукоризненным Седоватые, гладко прилизанные волосики
Во-вторых – какой-то супер японский-итало-американский-голландский транзистор, извергающий из мини-чрева соблазнительную музыку.
И самое главное – свитер. Свитер и не серый, и не черный, и не белый, а свитер с искрами, молниями и десятисантиметровым пухом по всей поверхности свитера.
Лишь как я его увидел – все во мне оборвалось. Я зашевелил губами.
– Откуда? Откуда у сего скромного труженика, торгующего газетами ценой две копейки штука, такие чудные богатства? Как он приобрел вид столь ясный и свежий, что всякому охота иметь такой вид? Зачем сияет простодушная улыбка на умном лице его?
А торговля ширилась и продолжалась. Ловко сновали ручки будочника. Шутки сыпались из его уст. Пел транзистор, и стеклянная будка светилась, как светится всякий теплый, спокойный, мирный, налаженный и богатый предмет.
А рядом со мной между тем уже некоторое время находилась прелестная гражданка с ловко припудренным синяком. Гражданка курила длинную сигарету