Петром Степанычем. Дольше никак не может: торопится. Он путешествует в Тифлис, где у него всякие дела: по части нефти, ну, там еще каменный уголь… Очень хорошее предприятие. Оно, правда, требует значительных затрат на первое время, зато впереди… У него есть дядя в Америке, и другой дядя в Лондоне, а тетушка в Париже… Впрочем, дамы мало понимают в делах… Ха-ха! Нужно много эгоизма, чтобы занимать их разговорами о какой-нибудь нефти… А какая здесь чудная местность!
Прелесть, что за местность! Но он еще ничего не видал! Они, дамы, свезут его в лес, к кургану…
Тут Nicolas плюнул, то есть плюнул при воспоминании, а тогда, напротив, очень приятно улыбнулся, прижал руку к сердцу и поклонился: весь, мол, в вашем распоряжении.
До сих пор всё шло недурно. У него оставалось с лишком восемьдесят рублей, на которые можно было в случае чего благородно ретироваться. Впрочем, об этом он и не думал: больно уж обнадежила его «старая карга». И горазда же она врать — просто удивительно! О, если б он раскусил ее прежде! По ее словам, «дело» должно было наладиться как нельзя лучше. Петр Степаныч такая «развалина»… Конечно, он еще храбрится, но… ах, ей лучше об этом знать! Он непременно должен войти в положение графа. Если «предприятие» требует расходов… Главное, лишь бы он сделал завещание. Не может же он не подумать об этом, ввиду такой блестящей партии для дочери…
До приезда графа Петр Степаныч очень петушился, волновался, говорил, что еще не дает своего соглашения на брак Сонечки, что нужно прежде узнать человека, то есть узнать, какое у него «содержание», и вообще объясниться начистоту. Но объяснения не состоялось.
На другой день после приезда графа все были в очень деловом настроении. Петр Степаныч долго не выходил из кабинета; Nicolas сидел в выжидательном настроении в гостиной; Вера Михайловна вяло занимала его разговором, то и дело подходя к двери мужа и прислушиваясь. Наконец оттуда раздался звонок. Андрей доложил барыне, что барин просят ее к себе.
— Я и забыл, — начал Петр Степаныч, когда та вошла. — Этот граф… У меня, право, столько дела, что и не знаю… Поговори с ним, пожалуйста, сама. Сколько у него содержания?
— О, Пьер! У него дядя в Америке, и другой дядя… Ну, конечно, эти нефти… На первое время, пока дело двинется, уж действительно… Он говорит — нужны деньги… Ах, что это, право. Тебе дело говорят, а ты смеешься!
Петр Степаныч действительно улыбался. Пока Вера Михайловна говорила, он мысленно рифмовал: «в Париже… рыжий… Америка… измеряй-ка» — и предвкушал преостроумные стишки, в которых Nicolas будет выставлен в комичном виде. Он заторопился и прекратил разговор. Порешили так: ждать, пока дело графа достаточно выяснится.
Nicolas долго ходил по комнате, припоминая, соображая, взвешивая, то есть собирая матерьял, из которого надо было построить план будущих действий; наконец, усталый, лег на кровать и закрыл глаза в каком-то оцепенении.
— Так вы окончательно решились разделаться?
— Помилуйте, как же иначе: «наемный человек!»
— Гм… Всякий рабочий — наемный человек.
— «На боку лежать да деньги получать!»
— Это действительно обидно; но… У вас есть семья?
— Нет.
— Так… Собственно, мне следовало бы начать с этого вопроса. Не связаны — значит, имеете возможность отстаивать, как говорится, свою честь… В противном случае дело было бы сложнее.
«Специалист», который вне семейства назывался Алексеем Петровичем, замолчал, закурил папироску и как-то съежился на своем стуле. Он говорил слабым, словно пришибленным, голосом. «Наемный человек», уже успевший облегчить себя исповедью, тоже о чем-то задумался и молча отпивал чай. Они сидели в маленькой горнице с земляным полом, низким потолком и голыми, неровными стенами, смазанными известкой, — среди очень живописного беспорядка. На столе, покрытом грубою полотняною скатертью, у окна лежало несколько книг, тетрадей, стол какой-то, кабинетный портрет, в изящных рамках, лампа под зеленым бумажным абажуром, статуэтка Шевченки и маленький самовар. У другого окна стоял токарный станок. На полу валялась сапожная щетка, надбитая бутылка с керосином, несколько гаек, ствол револьвера и курок от ружья. Тощий диван у стены, два некрашеных стула и сундук у дверей в соседнюю спальню были единственными представителями мебели. Это было обиталище «специалиста». Изба стояла среди поселка, верстах в трех от леса. Хотя «наемному человеку», в положении Владимира Сергеича, довольно естественно было примкнуть к оппозиции, но попал он к Алексею Петровичу случайно: брел наудачу, чтобы переночевать в первом жилье и наутро послать за вещами и расчетом. Они видели друг друга в первый раз, но когда общими силами поставили самовар и выпивали по второму стакану, то уже так сблизились, словно век были знакомы. Впрочем, Владимир Сергеич был «много наслышан».
Тихие ангелы летали очень долго. «Специалисту» это, казалось, было за обычай, но «наемный человек» наконец почувствовал себя неловко. Он придвинул портрет и начал рассматривать. Красивая молодая женщина с загадочным взглядом.
— Вот вам целая коллекция, — сказал Алексей Петрович, вынимая из ящика альбом.
Он вдруг оживился и заговорил с болтливостью, свойственною долго молчавшим людям, когда они нападают на тему и собеседника по душе:
— Здесь больше фигурирует моя собственная персона, но зато вы увидите связную историю моей жизни… моих заблуждений. Это ведь одно и то же, не правда ли? — и тут же сам ответил. — Конечно, неправда: я разумею только себя.
Первая карточка представляла мальчика, лет двенадцати или десяти, в бархатной курточке, в больших отложных воротничках, панталонах до колен и полосатых чулках. Он сидел в небрежной позе на табуретке и держал руку на голове огромного водолаза.
— Сережа? — спросил Владимир Сергеич.
— Нет, я, № 1, подающий большие надежды… Вы ничего не находите в сем отроке этакого адмиральского?
Не было ничего адмиральского.
