— За управляющим?…
Он говорил слабым голосом, как больной.
— Ну да, за управляющим. Уж действительно…
— И… и ничего, ты говоришь?
— Ах, cher, я даже удивляюсь…
Петр Степаныч наконец вполне пришел в себя. Вера Михайловна поспешила воспользоваться минутою власти над мужем.
— Я тебя уверяю, Пьер, что это интрига… Этот жид… Сейчас видно, что все они заодно. Он хочет, чтоб ты отдал ему лес. Всё это штуки нашего милого «специалиста». Он недаром вчера был в лесу. Если бы ты сделал завещание…
Она немножко поторопилась и всё испортила.
— Ах, отстань ты, ради Христа, с твоим завещанием! — рассердился Петр Степаныч. Слово «завещание» всегда выводило его из себя. — «Специалист»! ни при чем тут! Всё — шашни жида — и больше ничего. Теперь я это хорошо вижу! Сам «специалист» — дело чужих рук… Он всегда был под чужим влиянием; он и родился под чужим влиянием…
Вера Михайловна бросила на него презрительный взгляд и в негодовании вышла.
Она была права. Родился под чужим влиянием! Это слишком, мой друг! Я уж и не знаю… Конечно, люди не могут рождаться без всякого влияния; но если муж повел дела таким образом, что это влияние было чужое, то тем самым он лишил слово «чужой» всякого смысла, потому что прежде всего это было его влияние… Ну уж эти мужчины!
Вера Михайловна отправилась в комнату Сережи. Мальчик уже засыпал. Она нашла какой-то беспорядок в его комнате и принялась читать нравоучение, приплетая сюда рассуждения о негодности мужчин.
Никакого смысла в их головах! Например — Петр Степаныч. Другой бы — ну мало ли есть выгодных дел! — на бирже поиграл, в компанию какую-нибудь вступил бы… Сидит, как баба, да шарады сочиняет; а чуть что и нюни распустил… «Жид!» Ха-ха! Это хорошо между нами, а на самом деле кто этому поверит! И так далее.
Она говорила до тех пор, пока голос ее не приобрел усыпительной монотонности, под которую юный Попутнов снова заснул сладким сном.
Мы вполне понимаем положение мисс Дженни. Труднее обязанности и представить себе невозможно! Нужно быть вечно настороже, нельзя ни на одну минуту спустить глаз с девицы, по-видимому доброй и скромной, но своенравной и капризной. Только что наладишь уста — гладь — а там уже одно плечо ниже другого, или руки не так сложены, или спина сгорбилась… Мы понимаем это положение потому, что Сонечка, вместо того чтобы отправиться спать, как мы ей советовали, обошла боковою аллеей вокруг всего сада и — хорошо, что никто этого не заметил! — чуть было не бросилась на шею к Путыгину, тому самому жирному кулаку с рыжей бородой, который так шокировал ее своими черными ногтями и прочим. Ей показалось, что это Nicolas. Он был в длинном сюртуке и сапогах со скрипом. У Nicolas тоже слегка скрипят сапоги.
Она чуть не лишилась чувств, когда заметила свою ошибку.
— Испужались, барышня?
— Что вы… здесь делаете?
— А мы вот с тятенькой вашим… Всё насчет леса-с… Управляющий, тоись, присылали…
Он снял фуражку и держал ее в левой руке, а большим пальцем правой указал через плечо назад, где были управляющий и «тятенька». Несмотря на слабое освещение, Сонечка заметила его грязный ноготь.
— Только упрямы они, тятенька ваш, — страсть! Нам это никак неспособно. Ежели теперь за молодняк по двести целковеньких за десятинку-с выложить — так это что уж за коммерция! Одно разорение-с! Вот у Молчанова, Федота Трофимыча, — изволите знать? — лес, там это лес! За такой мы эту самую цену сейчас, с нашим удовольствием… А молодняк — сами посудите, какая ему теперь цена?
Сонечка не могла прийти в себя. В ушах ее смутно звучали слова «лес», «молодняк», «цена»; в глазах мелькали грязные ногти и желтые зубы. Она была так смущена, что решительно не знала, что предпринять, и в изнеможении опустилась на скамейку. Счастье еще, что это случилось возле скамейки!
Путыгин сделал значительную паузу и потом — как он смеет! — продолжал изменившимся, противно вкрадчивым голосом.
— А который, я говорил, лес у Федота Трофимыча — так этот самый лес я купил-с. Вчерась и денежки сполна внес… Теперь, коли ежели с тятенькой вашим покончим, так во всей округе только и будет леса, что мой!.. А они совершенно напрасно упрямятся-с… Примерно — хоть бы этого жида взять. Пристанет ведь он как с ножом к горлу! Уж это — как Бог свят! Ну, известно, они человек деликатный… Очень им это будет чувствительно-с…
«Но что это? Он садится на скамейку! Правда, робко, на краешек, а все-таки садится!» — Сонечка хотела вскочить и убежать или заметить ему, но с ужасом почувствовала, что ни ноги, ни голос не повинуются ей…
— Я им и то говорю: у нас, Петр Степаныч, денег — слава тебе Господи! Ежели, говорю, что — с моим удовольствием!
Он уже сидел не на краешке: он подвигался к ней… Сонечка употребила сверхъестественное усилие и убежала.
В страхе, ничего не сознавая, она подбежала прямо к окну Nicolas и открыла ставень: там, на кушетке, близко подвинув лампу, сидел Nicolas, полураздетый, и… Что это он делает? Сонечка протерла глаза и начала пристально всматриваться: он чинил панталоны, неловко поднимая и опуская иголку…
Неизвестно: оттого ли, что она только теперь оправилась настолько, чтобы почувствовать всё
