хорошо заплатят. Пусть он возьмет на место этого Егора нового коридорного, которого ты приведешь. Это — раз! А потом правдами и неправдами пусть освободит комнату рядом с этой Томилиной. Скажи, заплачу вдвое, а для чего — не сказывай.
— Слушаю, Борис Романович, все понимаю, — твердил Алехин. — Это я вам завтра сделаю.
— Ну, вот. А теперь с Богом! Получи свое! — Патмосов дал агенту десять рублей и прибавил: — Завтра утром все это ты мне состряпай.
— Непременно, будьте спокойны! Алехин пожал руки, оделся и вышел.
— Золотой человек, — сказал Патмосов, — если бы не пьяница.
— Очень старательный, — добавил Пафнутьев. — Ты займешь номер — это так. А кого в коридорные поставишь?
— Тебя, Семен, вот кого! Ты за коридорного мужика денька два поработаешь, а я — барином: будешь мне сапоги чистить и самовар готовить.
— Идет! Я для своего дорогого тестюшки все готов, — и Пафнутьев засмеялся. — А как ты думаешь, птицу поймали?
— Я уверен, что дело у нас в кулаке. — Патмосов поднял руку и сжал кулак. — Теперь только схватить вовремя — и шабаш!
XIX
У СЛУХОВОГО И ЗРИТЕЛЬНОГО ОТВЕРСТИЯ
Пройдя путь от официанта в ресторане «Прага» до хозяина меблированных комнат, Колчин был хитрый мужичонка. Что ему за дело до господских затей? Лишь бы платили денежки. И он тотчас согласился на предложение Алехина; поморгал красными, воспаленными веками, подергал седую козлиную бороденку, подтянул штаны и рассудил:
— Что же, Константин Иванович, сделайте ваше одолжение! Мужика тащите, я с него только пять рублев в день возьму и ничего спрашивать не буду, а что до комнаты, так я сейчас жильца высажу, а часика через три милости просим. У меня тут шантрапа такая живет — не то художник, не то праздношатай; уйдет и целый день шаты шатает, а деньги платить — когда три рубля, когда два. Сейчас попрошу его о выходе. — И он направился к двери, за которой жил бесшабашный художник.
Алехин приехал в 'Большую Московскую' гостиницу к Патмосову довольный.
— Милости просим, Борис Романович, часика через три, а вы, Семен Сергеевич, сейчас!
— Превосходно! — обрадовался Пафнутьев. — Вы мне, Константин Иванович, записочку к Колчину дайте, я и пойду. Потому мне отсюда переодетым идти неловко, а в таком виде, пожалуй, в коридорные не возьмут.
— Ты, значит, сейчас отправишься, а я с Константином Ивановичем попозднее. Все-таки и мне принарядиться надо, — заметил Патмосов.
Красивый и расторопный мужик вышел из Пафнутьева. Он надел смазные сапоги, ситцевую рубашку, а поверх нее жилетку с серебряной цепочкою и пиджак. Припомаженные волосы гладко лежали по обе стороны пробора, и простое, открытое русское лицо как нельзя более подходило к его роли. Колчин, встретивший его, усмехнулся в бороденку и сказал:
— Пять рубликов с вашей милости, а вы будете на кухне будто всякую работу справлять.
— Знаю, знаю, — ответил Пафнутьев. — А жить где?
— А тут, на кухне, — пояснил Колчин. — Только, опять, простите, ваша милость, мне иногда и покричать на вас надо.
— Сделай такое одолжение! — засмеялся Пафнутьев. — Ну, здесь, значит, и жить? Да? Ну, так получи вперед! — добавил он, передавая двадцатипятирублевку Колчину, вследствие чего тот сразу проникся к нему глубоким уважением. — Сейчас, значит, нет никакой работы?
— Сейчас никакой. Смотрите вот на эту таблицу и, как где звонок, пожалуйте в номер. А звать как?
— Зови просто Семен.
— Отлично. А когда господин приедут?
— Вероятно, скоро.
Колчин с нетерпением стал ждать нового жильца. Действительно, вскоре приехал господин с черной бородою, густыми усами, в очках.
— Пошли человека взять вещи с извозчика, а сам покажи комнату, — обратился он к хозяину.
Низко кланяясь, Колчин провел нового жильца в полутемную, грязную комнату с порванными обоями, с дешевой мебелью.
— Тут, — пояснил он, — девяносто рублей в месяц, а ежели посуточно, то по четыре рубля.
— Беру посуточно, — сказал Патмосов. — Вели мужику принести чемодан.
— Мигом, ваша милость!..
Колчин вышел, отдал приказание и вернулся.
Патмосов внимательно осматривал комнату и ее убогую меблировку. Около внутренней запертой двери стоял комод, напротив — обычный круглый стол, диван и два кресла; в углу — этажерка, а у входной двери — кровать за занавеской. Патмосов уточнил:
— А где барыня?
— Тут, — и Колчин указал на запертую дверь.
— Стенка толстая?
— Самая тоненькая перегородочка; можно сказать, паутинка. Все слышно, — шепотом ответил Колчин.
Патмосов снисходительно улыбнулся.
— Ну, пока до свиданья!
Не успел хозяин «Китай-города» откланяться, как в комнату с чемоданом в руках вошел Пафнутьев.
— Ну, здравствуйте вам! — сказал он, садясь в кресло.
— Тсс… Что ты, дурак, рот открыл? Здесь перегородка, как паутина. Шепотом говорить надо, — прошептал Патмосов сердито.
Тот сконфузился и приблизился совсем вплотную к Патмосову.
— Что мне делать?
— Сейчас ничего. Ты только следи, когда он приходит и уходит — один или со своей дамой. Вот и вся твоя работа. А теперь иди отсюда, — и он стал развязывать чемодан.
Вошла коридорная поменять постель и принесла воду.
— Как вас звать? — поинтересовался Патмосов.
— Таня, — ответила девушка.
— Так вот, Таня, после мы с вами поговорим по душам, а теперь возьмите полтинничек.
— Много вами благодарна, — удалилась коридорная.
В номере было тихо. Казалось, в нем замерла жизнь. Борис Романович внимательно осмотрел стену соседней комнаты и дверь, а потом лег на диван и закурил папиросу. Прошло много времени. Патмосов, быть может, дремал; вдруг раздался стук в дверь и просунулась голова Пафнутьева.
— Пришел! — тихо шепнул он.
Патмосов тотчас приник ухом к дверной щели. Но тщетно он напрягал свой слух. До него доносились гул голосов, звуки передвигаемой мебели, звякнула чайная ложка о край стакана, на пол упал нож, и все смолкло, потом раздался смех и опять невозможно было различить голоса. Патмосов отошел от двери и снова прилег на диван.
Спустя некоторое время Пафнутьев заглянул в номер:
— Оба уехали. Меня посылали за извозчиком. Поехали в какой-то бар на Никитской.
— Ладно! Нам это все равно, — сказал Патмосов, лениво поднимаясь. — Пройди к хозяину и спроси,
