нет ли у него ключа от двери.
Пафнутьев довольно скоро вернулся с ключом.
— Только хозяин сказал, что он должен быть с нами, потому что опасается.
— Пусть!
Борис Романович вышел в коридор и открыл дверь в соседний номер. Колчин вошел следом за ним в жалкую, ободранную комнату, сел в кресло и стал следить за тем, что будет делать его странный новый жилец. Последний между тем сказал Пафнутьеву несколько слов, и тот сейчас же вышел из номера. Патмосов оглядел стену, прилегающую к его комнате, и стукнул по ней в трех местах, потом обернулся к хозяину.
— Вот и все! А теперь посидим минутку. — Поинтересовался: — Доходное дельце ваш 'Китай-город'?
— Так что на Бога жаловаться не приходится, — торопливо ответил Колчин. — Главным образом номера на сутки. Место бойкое, недалеко бульвар. Нет-нет да и зайдут отдохнуть.
— А этого инженера знаете?
— Нет. Привез свою даму, заплатил за месяц и оставил. Ничего барыня, хорошая; одна никуда не выходит, все сидит дома, а вдвоем уедут, пообедают и назад. Редко когда поздно возвращаются.
В это время раздались шорох, треск, и из стены вышел конец коловорота.
— Заплачу за стену, — успокоил Патмосов Колчина. — Три дырки — не беда!
Старик только кивнул головой.
— А видно не будет?
— Авось проглядят, — ответил Патмосов. — Дырка не Бог весть какая, а обои у вас рваные, старые и такие темные, что ничего на них не увидишь.
— По мне, беды нет, — вздохнул старик. — Долго вы тут еще будете?.
— Нет, с вами же и выйду. Запирайте дверь!
Борис Романович вернулся в комнату, где его ждал Пафнутьев.
— Ну, сегодня буду делать наблюдения, а завтра надо бы и за работишку. Теперь ты, друг мой, иди и сторожи их возвращение. Хотя, положим, я и сам услышу, — прибавил он.
— А когда мы с тобой, Борис Романович, обедать отправимся?
— Ну, сегодня уж без обеда. Пошли Таню за закусками да чай устрой.
Пафнутьев позвал горничную; Патмосов отдал ей нужные распоряжения, а потом придержал ее за руку, давая полтинник со словами:
— А что, милая Таня, за теми жильцами не видала ты чего-либо занятного?
— Нет, ничего особенного; люди как люди. Барыня сначала была очень веселая, а теперь все задумавшись. Как инженер придет, она радостная, смеется, а как уйдет — будто уснулая. Никуда не ходит, все в постели лежит. А как придет инженер, сперва говорят они: тру-ту-ту, тру-ту-ту, а потом тихо-тихо станет, а там и поедут.
— Целуются? — спросил Патмосов, подмигивая девушке.
Таня засмеялась.
— Один раз пришла — она у него на коленях, а он ее обнял. Сейчас соскочила и начала скатерть на столе поправлять. Барыня, видно, богатая.
— Ты почему думаешь?
— Много вещей драгоценных. Как придешь комод убирать, так сейчас подле зеркала и на столе все дорогие вещи лежат. И духи тонкие…
— Ну, милая, вот тебе деньги: беги скорее в буфет. Поем и спать лягу.
Оставшись один, Патмосов подошел к проверченным дыркам и стал прикладывать к ним свой глаз. Он увидел и стол, и половину комода у противоположной стены, и диванный столик, и часть занавески, скрывавшей кровать.
— Отлично! — пробормотал он.
Таня принесла закуски и вино, а Пафнутьев с расторопным видом коридорного слуги внес самовар, а потом чайник со стаканом.
— Добро! Сегодня что-нибудь да узнаю, — сказал Патмосов, отправляя Пафнутьева.
Борис Романович только-только успел поесть и приготовился писать письмо, как вдруг услышал в соседней комнате скрежет дверного ключа. Патмосов поспешил приникнуть глазом к одной из дырок, а в другую вставил конец слуховой трубки. Дверь распахнулась, и в комнате оказалась высокая, стройная дама в дорогом манто, а с нею — инженер. Он помог ей снять шляпу с густой вуалью, и Патмосов увидел бледное, восковое лицо с безжизненными глазами. Вся фигура женщины изобличала молодость, силу и энергию, но Борис Романович видел вялые, нерешительные движения. Дама подошла к креслу у письменного стола и, опустившись в неге, зажала голову руками.
— Голова болит, — слабым голосом произнесла она. Инженер снял пальто, фуражку и подсел к женщине.
— Пустяки! — сказал он глубоким, бархатным голосом. — Я приложу к твоему лбу руку, поцелую твои глаза, и ты успокоишься.
— Успокой меня! — тихо попросила женщина.
Патмосов, не отрываясь, смотрел на то, что происходило перед его глазами. Ни одно слово не ускользало от его слуха, ни одно движение не пропадало для его глаз. Время, казалось, летело. Прошел час, другой, третий, а Патмосов внимательно смотрел в щелку и следил за всем, что происходило в соседней комнате. Наконец женщина встала, перешла к алькову и скрылась за занавеской. Инженер оделся и крикнул: 'До свидания, до завтра!' Дверь хлопнула, по коридору раздались шаги. Почти тотчас Пафнутьев вошел в комнату.
— Можешь говорить громче, — сказал Патмосов. — Теперь, друг, я все знаю. Завтра днем будем делать облаву. Спроси у хозяина адрес-календарь 'Вся Москва'. Я сейчас уеду.
Пафнутьев скоро вернулся с толстым адрес-календарем.
— Ну, будем искать врача-психиатра, — раскрыл книгу Борис Романович, он нашел отдел «врачи» и стал водить пальцем по длинному столбцу фамилий. — Вот, — сказал он. — Чермозов переулок. Спроси хозяина, далеко ли это?
Пафнутьев узнал.
— Говорит — недалеко. Тридцать копеек извозчику за глаза.
— Ну и превосходно! Чермозов переулок, дом тридцать два, доктор Петр Аркадьевич Переверзев. Запиши, Сеня! Как понадобится, сейчас за ним полетишь. Понял?
— Чего не понять? Запишем.
— А теперь я ухожу, — сказал Патмосов. — Вызови Алехина, чтобы он был здесь и ждал меня. Приготовь выпить и закусить, он всегда голоден: пить много не давай.
Патмосов надел галоши, пальто, шапку и торопливо вышел из меблированных комнат.
Он съездил в Чермозов переулок и долго разговаривал там с доктором Переверзевым, выйдя от него, взял извозчика и приказал ехать в «Лоскутную» гостиницу.
XX
ПОДГОТОВКА АТАКИ
Прохоров терял всякое самообладание. Словно какая-то насмешка! Приехал Пафнутьев, показался, наболтал и скрылся; обещался посещать его и сообщать о ходе своих занятий — и словно утонул: ни слуху ни духу, и, как нарочно, не сообщил своего адреса. Неужели он упустил птицу?
Целых три дня Прохоров томился в неизвестности, боялся выйти из номера — вдруг приедет Пафнутьев! — и сидел здесь словно арестант. В волнении он ходил взад и вперед по комнате, истреблял десятками папиросы, принимался за чтение, но бросал книгу и снова ходил. Он боялся даже отлучиться из номера и требовал к себе и обед, и завтрак, и ужин. Он побледнел, осунулся, движения его стали
