Влас в испуге отбежал к дверям, стал звать слуг, а затем торопливо распоряжаться:
— За лекарем, за знахаркой! Кладите барина на постель! Зовите Лукерьюшку!
Слуги поспешно исполняли приказания Власа, а барин продолжал стонать и корчиться.
В это время в комнату вбежала Лукерья, мельничиха, слывшая за знахарку и служившая повитухой. Она взглянула на барина, всплеснула руками и воскликнула: 'Отравлен барин-то! Ахти, беда какая!' — но потом, оправившись, быстро принялась за дело: тотчас потребовала кипятка да молока и стала делать на животе припарки и отпаивать Брыкова молоком.
Тем временем Влас совещался со старостой.
— Упаси Господи, помрет, — говорил он, — экая беда! И откуда отраве взяться? Все так-то его любят.
— Беда! — соглашался староста.
— Теперь беспременно надо в город к ихнему брату, Дмитрию Власьевичу, посылать. Все же свой человек!
— Беспременно! — согласился староста. В результате Еремея послали в Москву.
— Скачи сломя голову, — наставлял его Влас, — сначала к Митрию Власьевичу, а потом к его невесте! Знаешь ее-то?
— А как же! — ответил Еремей. — Чай, при барине состою все время.
— Так скачи!
Еремей поскакал в твердой уверенности, что барин умрет через какие-нибудь полчаса. Ему уже виделась воля, он представлял себя бойко торгующим купцом и радостно смеялся, загоняя лошадь.
Но Лукерья знала свое дело, сильная натура Семена Павловича выдержала, и к утру после мучительных болей он заснул сравнительно спокойно.
На другой день он подозвал к себе Власа и тихо спросил его:
— Кто мог сделать такое?
— Повели казнить, батюшка, в ум не возьму! — воскликнул Влас, упав на колена. — Все людишки верные, все тебя любят. Кому за этакое взяться!
— Верно, посуда нечистая или недосмотрел, — сказал Брыков и отпустил Власа.
Он и сам не допускал мысли о преднамеренном покушении. Кому он сделал зло? Он перебирал в уме всех своих дворовых людей и не находил ни одного, кому он сделал бы худо.
Два дня пролежал он в постели и наконец поднялся. Страданья отразились на нем, и первое время на него нельзя было без страха взглянуть — так он изменился. Его лицо потемнело и осунулось, глаза ввалились, подбородок оброс короткими, частыми волосами.
— Заложить коней, — приказал он, едва поднявшись с постели.
— Батюшка, барин! — завопил Влас. — Да куда же ты такой поедешь? Краше в гроб кладут!
— Не могу ждать! Сегодня же еду, — сказал снова Брыков. — Вышли подставу и давай лошадей!
Влас не смел ослушаться, и спустя пять часов Семен Павлович мчался на лихой тройке в Москву.
Увидеть ее, Машу, скорее! Он чувствовал себя так, словно воскрес из мертвых. Вот оно, Машино предчувствие. Простой случай — и он чуть не умер, один, без друзей, вдали от нее. А она ждала бы, ждала!..
При этих мыслях он гнал кучера:
— Скорей, Аким! Гони! Не жалей лошадей!
Аким свистел, гикал, махал кнутом, и тройка мчалась так, словно везла императорского фельдъегеря.
Семен Павлович едва дождался, пока сменили подставу, и помчался снова. Его сердце замирало и билось, по мере того как он приближался к Москве. Был уже вечер. Замелькали огоньки убогих домиков на окраинах. Экипаж запрыгал и застучал, попадая кое-где на каменную мостовую.
Наконец Аким осадил лошадей перед домиком, снимаемым Брыковым. Семен Павлович торопливо соскочил на землю и, подбежав к крылечку, стал стучать.
Безмолвие дома поразило его.
'Неужто все пьяны?' — с досадой подумал он, оглядывая пустой двор.
— Чтой-то, барин, — сказал Аким, вводя во двор тройку, — будто все вымерли!
— Не пойму! Сидор такой исправный, и вдруг… В это время за дверями раздался голос Сидора:
— Кто там! Что надобно!
— Я! — нетерпеливо отозвался Брыков. — Или не узнаешь?
— Кто? Что? — растерянно забормотал голос, и дверь отворилась. Старик Сидор приподнял фонарь, взглянул на Семена Павловича и закричал не своим голосом: — Барин! Милостивец! Ты жив! Павлушка! Степка! Антон!
Из комнат выскочили слуги и с криком радости стали целовать руки барина.
— Да что это вы? — спросил Семен Павлович.
— Как же! Мы думали, что ты, батюшка, помер.
— Чуть не помер! Ну, давай, старик, умыться, а ты, Степан, изготовь что-либо! Голоден я!
— Батюшка! — плача воскликнул Сидор. — Да у нас ведь нет ничего!
— Как? — Брыков оглянулся и только теперь с изумлением увидел, что квартира его пуста, стены ободраны. — Это что? — грозно крикнул он.
Сидор упал ему в ноги.
— Не виновен я ничуточки! Братец твой обобрал все!..
VII
СТРАННЫЕ ВЕЩИ
Семен Павлович слушал рассказ своего старого дворецкого и возмущался все сильнее и сильнее. Ну, положим, Еремей поторопился известить о смерти, но для чего же так торопиться брату? Что, разве его уйдет от него? Он нахмурился и нервно прошелся по комнате.
— Мне завтра в полк являться, и нет мундира! — сказал он. — Пошли Павлушку. Да нет! Я сам! — И, быстро надев шапку, он вышел из дома.
'Странная такая поспешность! — думалось ему. — Я ли не помогал брату, и вдруг?… А если я умер бы? Даже сам не поехал, а посылать Сидора. Ну, брат, брат!'
Он постучал в дверь квартиры брата.
Через минуту послышались шаги, и распахнулись двери в темные сени. В тот же миг раздался испуганный возглас Еремея. Он отворил дверь и не поверил своим глазам. Перед ним, ярко освещенный луной, бледный и исхудавший, стоял его умерший барин.
— Свят, свят, свят! С нами крестная сила! — орал Еремей, пятясь вглубь.
Семен Павлович вошел следом за ним, говоря:
— Чего орешь, дурак? Разве не узнал барина?
— Что за крик? Кто тут? — раздался грубый голос Дмитрия, и он, распахнув двери, остановился в своей гостиной, запахиваясь в шелковый халат.
Семен Павлович переступил порог и с горькой усмешкой сказал:
— Это — я, брат! Не ждал?
Дмитрий побледнел и отскочил, словно ужаленный.
— Ты… ты не умер? — растерянно пробормотал он. Семен Павлович с укоризною покачал головой и произнес:
— Как видишь, я словно испытать тебя хотел… Поторопился ты…
Дмитрий с бледным, искаженным лицом опустился на диван и бессильно забормотал:
— Я, собственно… чтобы сберечь… все расхитили бы… обыкновенно… я, я… я ехать хотел! Как же я рад, Семен! — вдруг словно опомнился он и бросился к брату.
Но тот резко отстранил его:
