и раньше случалось пропадать на целые сутки и более. Она только попросила Сашу Николаича съездить на ее прежнюю квартиру и повторить там еще раз, чтобы Косте сказали, как только он вернется, чтобы немедленно приезжал в гостиницу.
Саша Николаич, кстати, еще хотел сделать покупки для Анны Петровны. Когда он уже совсем было собрался ехать, его в дверях остановил Орест.
— Счастливейший гидальго! — проговорил он укоризненно. — Нехорошо, испытав благодеяние судьбы, забывать о малых сих!
— Говорите скорее, что такое?
— А ваше обещание, сеньор?.. Насчет часов?.. Вы их передали слепому Виталию?
— Нет еще.
— Нехорошо!
— Так я сейчас заеду и передам.
— На этот раз я вам верю! — Орест деловито последовал прочь.
Признаться, случай с Анной Петровной сильно подействовал на воображение Ореста.
Как это вдруг у Саши Николаича объявилась мать? Он даже в уме прикидывал, не может ли сам Орест оказаться ему каким-нибудь завалящим дядей или двоюродным братом? Впрочем, это у него было не серьезно, а так, маленькая игра ума. Ему и без того было хорошо.
Саша Николаич явился в дом титулярного советника Беспалова лучезарный и радостный.
— Это вы? — встретил его титулярный советник, бережно запахивая халат. — Я весьма рад счастью видеть вас вновь…
Саша Николаич заглянул в свою бывшую комнату и посмотрел на нее с чувством, с каким, вероятно, выпущенный на волю узник смотрит на свою тюрьму…
— Не угодно ли пройти в столовую? — пригласил Беспалов.
— Хорошо.
Виталий сидел в столовой в своем углу.
— Вот, — сказал ему Саша Николаич, — вам часы с репетицией от Ореста…
— Значит, он на сей раз не соврал! — произнес Виталий.
Он взял часы и ощупал их, быстро перебрав по ним пальцами.
Он сейчас же нашел пружинку, которую нужно было надавить, чтобы часы заиграли. Раздался приятный звон — и обычно малоподвижное лицо слепого расплылось в улыбке.
Саша Николаич впервые увидел, что Виталий может так улыбаться… Ему было так хорошо теперь самому, что он хотел, чтобы все вокруг были счастливы.
— Послушайте, Виталий, — произнес он, приближаясь к слепому, — я скоро поеду за границу и возьму вас с собой.
— Зачем? — не понял и удивился Виталий.
— Мы посоветуемся с заграничными профессорами в Берлине; возможно, они сделают вам операцию и вы прозреете. Такие случаи бывали…
Слепой отрицательно покачал головой.
— Вы сомневаетесь? — спросил Саша Николаич. — Но отчего же не попробовать?
— Не надо.
— Отчего же не надо?
Виталий надавил пружину, часы опять зазвенели и это доставило ему удовольствие.
— Вы мне не дадите всего! — сказал он.
— То есть, как это, всего?
— А моего кораллового замка, например.
— Какого кораллового замка? — изумленно спросил Саша Николаич.
— В котором я живу теперь…
— Опять понес ахинею! — махнув трубкой, воскликнул Беспалов.
— Нет, не ахинею! — рассердился слепой. — Я живу в коралловом замке. Для вас эти стены и мрачны, и невзрачны, как вы говорите, а для меня они — своды кораллового замка. Вы едите на глиняных блюдах, а я — на золотой посуде и, когда я хочу, у меня раздается музыка (он снова заставил поиграть часы). А если в Берлине сделают так, что я прозрею, я тоже увижу ваши невзрачные стены и глиняную посуду, и что тогда останется от моего кораллового замка?!.
— Вы не слушайте его, Александр Николаич! — вступился титулярный советник. — Он вам и не такую философию разведет. А если вы так уж добры, нельзя ли вас попросить определить меня куда-нибудь в ваше будущее поместье, хотя бы экономом, что ли? Или что-нибудь в этом роде… По гастрономической части я тоже могу, как вы знаете… Вы благодетельствуете моему сыну Оресту, только он — неблагодарная свинья. Чем бы уделить его старому отцу из своих достатков, он пьянствует…
— Да я вовсе не благодетельствую ему, — возразил Саша Николаич, — а о вас я подумаю и непременно постараюсь сделать что-нибудь…
— Сделайте, Александр Николаич, а то посудите: я один совсем останусь — Орест при вас состоит, Виталия вы хотите везти за границу, Маня получила огромное состояние…
— Кстати, — спросил Саша Николаич, — вы не знаете, каким именно путем перешло к ней это состояние?
— Точных путей не ведаю… Знаю, что ей способствовал господин Сулима…
— Это-то и я знаю.
— Но, как бы она ни получила…
— То есть в сущности она присвоила чужое… — вставил Саша Николаич.
— Нет, извините, в том-то и дело, что свое…
— Свое?
— Да.
— Но ведь состояние принадлежало ее дяде… — сказал Саша Николаич.
— Не совсем! — пояснил Беспалов. — То есть, вернее, оно было ее отца, а дядя только расширил его на казенных подрядах… Но вы думаете, он сразу стал заниматься ими? Нет-с, поздно за ум взялся. Я сам довольно долго служил у него в конторе. Все дело знаю…
— Чем же он занимался? Раньше-то?
— Содержал игорный дом.
— Неужели? — изумленно воскликнул Саша Николаич.
— Да-с, аристократический игорный дом, куда сходились к нему и вельможи… Орлов бывал… Открыв у себя карточный притон, он отправил жену за границу; она там прожила года полтора…
— В каком году это было? В восемьдесят шестом? — спросил Николаев.
— Да-с, именно в восемьдесят шестом, так оно и будет…
— Хорошо, продолжайте…
— В полтора года граф составил себе капиталец и выписал жену, прекратив у себя ночные оргии, — сказал Беспалов. — Пустился он в аферы… Они шли у него с переменным счастьем, но с мало-помалу возраставшими убытками… Наконец, у него случился крах, то есть полный крах что называется. В то время произошла история и с его братом. Тот попался и, скрываясь, передал ему тридцать тысяч, чтобы на проценты от них воспитывался родившийся ребенок, то есть Маня. Все это слышал камердинер, который потом рассказывал мне. Граф же Савищев, когда его брат бежал, деньги присвоил себе, а Маню отдал в воспитательный дом. Мы с женой взяли ее оттуда и воспитали. Подымать историю я не мог: где мне было тягаться с графом Савищевым! А он с этих тридцати тысяч пошел и пошел на подрядах… Тогда сумасшедшие делали дела, в конце царствования блаженной памяти государыни Екатерины Второй!.. Так вот, собственно, Маня и получила только теперь, что ей следовало раньше получить… Вот какие дела бывают на свете!..
Глава LXVII
