Мы пасем коров спозаранку…
Мой папа в детстве пас коров. Это было его любимое занятие. Бывало, вскочит он спозаранку с лавки, накинет на плечи рваный дедушкин армяк или какой-нибудь кожушок и гонит за околицу скотину» Папа с малых лет был работягой. Не то что я. Меня воспитывают белоручкой. Барчуком. Черт знает кем!
Когда к нам пришел дядя Косенков, новый папин начальник, мама тоже случайно вспомнила, гго папа когда-то пас коров.
— Да-а, в его годы я уже был на «ты» с лопатой и умел держать пастуший бич, — сказал папа. — А ты что умеешь?
— Клянчить деньги на мороженое, — ответила за меня мама, хотя я не просил ее об этом.
— Просто не понимаю, — продолжал папа, — откуда в нашей работящей семье растет белоручка?
— А кто понимает? — сказал Косенков. — Вот вчера приходит ко мне мой оболтус и говорит: «Старик, подбрось мне четвертной, хочу хильнуть до парикмахера».
— Хильнуть! — сказала мама. — Милый лексикончик!
— «Позволь, — отвечаю я, — насколько мне известно, на такое дело за глаза хватит пятерки». А он говорит: «'Старик, не жмись, я делаю сложную укладку, и за нее берут минимум четвертной».
— Пришел бы я к своему батьке насчет укладки, — сказал папа, — он бы мне уложил! Он бы мне так уложил по одному месту, что у меня бы оттуда два дня искры сыпались!
Я прыснул со смеху.
— Ему смешно, — сказал папа, кивая на меня. — А что ему горевать? Вот поедет он завтра в лагерь, будет целое лето гонять мяч.
— Мой оболтус тоже слез не льет. Живет как у Христа за пазухой.
— Неправильно мы воспитываем своих детей, — сказал папа, — с детства не приучаем к труду. Вот, помию я, бывало, спохвачусь спозаранку с лавки, накину на плечи рваный кожушок…
И папа опять начал рассказывать про пастьбу коров. Дядя Косенков тоже вспомнил, как он мальчиков сучил дратву, и как расклеивал театральные афиши, и как выучился грамоте у маляра в мастерской, где написал первую вывеску;
ШЬЕМ ЧУВЯК И БАБУШ
из
СТАРЫХ ФЕТРОВЫХ ШЛЯП ЗАКАЗЧИКА
Утром я уехал в лагерь, чтобы, как говорит папа, без хлопот и забот целое лето гонять мяч. Я не знаю, как живется у Христа за пазухой. Но мы жили хорошо. Я стал чемпионом лагеря по бегу с закрытыми глазами в мешках. Меня приняли в команду вратарем. А на сборе железного лома мне и вовсе повезло. Я притащил железную кровать с бомбошками, и она весила больше, чем восемь ржавых керосинок Таньки Сабантеевой. Понятно, что так жить можно.
Однажды начальник лагеря Вадим Герасимович сказал нам в столовой после обеда:
Ребята, вы знаете, что нашему лагерю были выделены три коровы. Это для того, чтобы вы могли пить ежедневно свежее молоко. Коров пас сторож Федор Кузьмич. Вчера его свезли в больницу, и животные остались беспризорными. Не возьмете ли вы над ними шефство, ребята? Если каждый из вас всего пару часов в неделю попасет коров, мы выйдем из положения.
Тут встает наша знаменитая задавака, будущая фифа на высоких каблуках, несчастная Юлька Пар- мачева и говорит, что она с детства боится коров. Она не хочет никого пасти. Она хочет стать артисткой и будет лучше участвовать в кружке художественной самодеятельности.
Все ребята, понятно, на нее зашикали. Я вспомнил про папу, встал и сказал:
— Мой папа спозаранку каждый день пас коров. Ему не было стыдно. А Юльке стыдно. А вот пить молоко ей не стыдно!
Юлька заверещала не своим голосом, что она не будет пить молоко. Дома мама дает ей за каждый стакан молока два рубля — и то она це пьет. А здесь она не притронется к стакану за десять миллионов рублей! Опять поднялся шум, и я закричал:
— Запишите меня на пастьбу первым!
И тут все сразу захотели записаться, потому что боялись, как бы Федор Кузьмич не выздоровел раньше срока и те, кто будут последние в списке, вовсе не попадут на пастбище.
Со следующего Дня мы начали пасти коров. Я первый погнал их на пастбище. Я сделал дудочку и играл на ней, чтобы им было весело во время еды. Иногда я сам срывал траву и с рук кормил Анюту — белую корову с желтым пятном на боку. Пятно было похоже на Африку, которая нарисована на географической карте. Анюта медленно жевала траву, громко хрумкала, пускала слюни и смотрела на меня блестящими и добрыми, как у жены Косенкова, глазами. И я думал, как обрадуется папа, когда узнает, что и я спозаранку взял бич.
Папа и мама приехали к нам в родительский день. Мама осмотрела меня с ног до головы и даже заглянула в уши. Папа сказал:
— Ну, как живем-можем?
— Живем ничего. Я теперь лагерный чемпион по бегу в мешках.
— Это, понятно, для семьи большая радость, — сказал папа. — Какие еще имеются достижения?
— Знаешь, какую я кровать нашел!
— У тебя не было кровати? — испугалась мама. — Ты спал на полу?
— Нет, мы железный лом собирали.
— И ты тащил на себе большую кровать? Отец, ты слышишь, как они отдыхают?
— Мама, — сказал я, — учтите, что железный лом — это хлеб для домен!
— Хорошо, мы учтем, — сказал папа. — Что вы еще делали?
— Вскопали грядки на огороде.
— А зябь вы <не поднимали?! — рассердился папа. — Фекалии на поля не вывозили?
— Теперь мне все ясно, — сказала мама. — Они не отдыхают. Они выполняют планы. То-то, я вижу, на нем лица нет!
— У меня есть лицо, — сказал я.
— Предположим, есть, — сказал папа. — Чем вы еще занимались?
— Я пас коров.
— Коров! Господи! Что это, пионерский лагерь или трудовая колония?! — закричала мама. — Тебя сюда послали по приговору суда?
— Я сейчас им устрою веселую жизнь! — сказал папа.
— Устрой, устрой им веселую жизнь! — закричала мама.
— Папочка, милый, — сказал я, — ты же сам спозаранку…
— Что ты там мелешь, что спозаранку?.. Ты пас коров спозаранку.
— Ладно, — сказал папа, — не занимайся демагогией. Мал еще для этого. Где ваш начальник?
И, как назло, из кухни вышел Вадим Герасимович.
— Что здесь творится? — подступила к нему мама. — Посмотрите, на кого он стал похож! Одни кожа да кости!
— По-моему, он поправился, — сказал начальник.
