Дядя Коля «ничего не ответил. Он повернулся и, не попрощавшись с нами, вышел из театра. Папа побежал за директором. Скоро он вернулся с каким-то стариком невысокого роста, с красиво расчесанной бородой. Старик вежливо поклонился маме и сказал:
— Я очень сожалею о происшедшем. Поверьте, у нас это никогда не случалось.
— Так всегда говорится, — быстро ответил папа. — Третьего дня в Щелыковских банях у одного командированного пропала рубашка «фантази» и бандаж для грыжи. Местный гардеробщик тоже клялся и божился, что в их бане это первый случай за последние четверть века.
— Здесь все же академический театр, — тихо ответил старик.
— Вижу, — ответил папа. — Академические порядки, нет даже жалобной книги!
Директор подошел к гардеробщику, приложил руку к сердцу и сказал:
— Иван Гаврилович, родной, голубчик, очень прошу вас, найдите сейчас же эти туфли!
Гардеробщик начал искать. Из театра почти уже все ушли. Остались только те, кто стоял за нами в очереди. Они были недовольны. Они говорили, что нехорошо, некрасиво заставлять ждать сто человек. Мама ничего не отвечала. Она стояла бледная, в своем фиолетовом платье с черной бархатной розой на груди. За всех нас отвечал папа. Скоро гардеробщик нашел наши туфли. Папа хотел ему дать рубль, но он не взял. Мама надела старые туфли, а новые завернула в газету, и мы вышли на улицу.
Мама сказала, что у нее уже стерлись все образы. А папа начал ругать театры. Он никогда не будет больше открывать театральный сезон. Ну его к черту, этот интеллектуальный праздник! Можно прожить и без таких праздников. Тем более что у нас есть телевизор. Не будем ходить в театры, пусть они горят на медленном огне. Мама с ним не согласилась. Театры ей нужны. Без них она жить не может. Но здесь ее ноги больше не будет. Ей свои нервы дороже театра, если даже они академический!
У мамы нет счастливой сорочки…
Моя мама верит в счастливую сорочку. Есть люди, говорит она, которые родились в сорочке. Они живут припеваючи. Такие люди горя не знают. Я, наверно, родился не в сорочке, а совсем голый. Я живу ие припеваючи. Вчера я опять получил двойку по арифметике.
Когда папа увидел табель, он сказал:
— В нашей стране давно отменены телесные наказания. И это совершенно правильно. Но учти, если ты принесешь ещё одну двойку, тебе будет плохо.
— Его надо прибрать к рукам, — сказала мама. — Я жду не дождусь, когда придет Пелагея Ивановна. У меня будет больше свободного времени, и тогда я займусь им по-настоящему!
— Им надо заняться вплотную, — согласился папа. — Чаще проверяй его тетради. Проверка исполнения — великое дело!
Пелагея Ивановна пришла к нам через неделю. Она была высокая, толстая и большая, как пароход.
— Ох ты, парень-паренек, кавалер с ноготок! — сказала она, прижимая меня к груди, широкой как перина. — Ты, кавалер, пироги любишь?
Пелагея Ивановна стала нашей домработницей. Она начала жить в столовой, за ширмой. Она была очень сильная, целый день варила, жарила, пекла, бегала по магазинам, стирала и никогда не жаловалась маме на работу. По вечерам она уходила за ширму и там садилась на раскладушку и что-то шептала про себя.
Она даже не выходила смотреть телевизор. Пелагея Ивановна говорила, что от телевизора у нее «в глазах мелькание». Папе это нравилось.
— Мне даже не верится, что я достала такую домработницу. Порой мне кажется, ^что это сон! — сказала мама.
— Да, это редкая удача, — ответила тетя Настя. — Ты родилась в сорочке.
— Сорочка тут ни при чем, — сказал папа. — Просто Пелагея Ивановна из тех, из старорежимных домработниц!
— Таких домработниц теперь почти не встретишь, — вздохнула тетя. — Их осталось так же мало, как бизонов в Беловежской пуще.
— Кстати, в пуще живут не бизоны, а зубры, — заметил папа. — Но не в этом дело!
— Все домработницы только думают о том, — продолжала тетя, — как уйти от нас на курсы кройки и шитья, на курсы экскаваторщиков или в Политехнический институт. Они живут у нас как транзитные пассажиры на вокзале.
— Они ждут, когда им закомпостируют билет, — кивнул папа. — Пелагея Ивановна не ждет билета, она вообще ничего не ждет от жизни. Она старорежимная старуха, и в этом наше счастье! Вы заметили, что вечерами она сидит на раскладушке и что-то бубнит себе под нос?
— Мне давно хотелось узнать, о чем она шепчет? — спросила мама.
Она молится, — ответил папа. — Каждый вечер она общается с небом.
Вам только не хватало иметь дома религиозную старуху, — сказала тетя.
— А мне начхать! — ответил папа. — Я сам коренной атеист, не верю в загробную жизнь. Если старуха немного закостенела в своих взглядах, пусть среди нее ведет культурно- массовую работу групком домработниц.
— Все же я бы поостереглась, — сказала тетя.
— А что? — спросил папа.
— Она может повлиять на Петю, — сказала тетя.
— За Петю я не беспокоюсь, — рассмеялся папа. — Он уже проявил себя в борьбе с суевериями. Ты разве не знаешь, как он перевоспитывал Зойку из третьей квартиры?
Мне тоже понравилась Пелагея Ивановна. И поэтому я пришел на кухню и сказал дедушке Бедро- сову, нашему соседу!
— А у нас есть старорежимная старуха!
— Вот как! Ты это про кого?
— Про домработницу!
— Зачем же ты ее обзываешь старорежимной?
— Я не обзываю. Она хорошая. Такие старухи нам нужны.
Тут в кухню вошел папа.
— Правда, нам нужны старорежимные старухи? — спросил я у папы. — А дедушка не верит.
— Что ты мелешь чепуху? — рассердился папа.
— Ты же сам говорил, что они нужны!
— Слышите? Он меня цитирует. Как вам нравится этот начетчик? Если не. понимаешь, о чем речь, не повторяй, как попугай!
— Ладно, — сказал Бедросов, — не будем вникать в этот вопрос.
Папа взял меня за руку и вывел из кухни. По дороге я получил по затылку. Папа сказал, что это «аванс». Сполна я получу, если принесу еще одну двойку по арифметике. Я заплакал. Папа сказал, чтобы я перестал реветь. Я должен быть благодарен за учебу.
— Да, а когда тебя били, ты был благодарен? — спросил я.
— Еще как благодарен! Я это и сейчас помню, хотя это было давно,
— Это было недавно, — сказал я.
— Кто же меня бил недавно? — рассмеялся папа.
