— А на собрании. Ты вчера сам рассказывал, что тебя полтора часа били на собрании!
— Теперь я вижу, что ты непроходимый дурак! — сказал папа и дал мне еще.
После этих «авансов» я начал думать, что не мешало бы принести папе хороший табель. Я не знал, как это сделать. Арифметика мне очень надоела. Ведь я и Лешка Селезнев решили стать фокусниками. Мы много тренировались, и у нас совсем не оставалось времени для арифметики. Мы учились делать фокусы со шляпой, яйцами и солью. Мы хотели научиться их делать так, как Штепан Шима, которого видели по телевизору. Мы солили яйца, но они почему-то не исчезали в шляпе. Васька Тертычный сказал нам, что у Штепана, наверно, была не простая соль. Но тут Лешка узнал, что нужно достать не соль, а учебник для фокусников. Тогда мы написали письмо Штепану Шима. Мы не знали его адреса и просто написали: «Чехословакия, Прага, знаменитому фокуснику Штепану Шима». Письмо дошло, и он прислал ответ. Он написал, что, прежде чем стать фокусниками, надо быть грамотными людьми. И он спрашивал нас, как мы учимся в школе и какие у нас отметки по арифметике. Опять эта арифметика! Никогда не думал, что ею будут интересоваться в Чехословакии.
Я просто не знал, что теперь делать. Я ходил по комнате и думал, как бы избавиться от двоек. В комнате никого не было. Я зашёл за ширму к Пе-лагее Ивановне. Она сидела на своей раскладушке и чтотхо шептала себе под нос.
— О чем вы шепчете? — спросил я.
— Я, мой голубок, кавалер с ноготок, богу молюсь, — ответила она.
— А зачем вы молитесь?
Чтобы бог не оставил меня, старуху, чтобы всегда помогал мне!
— Он всем помогает?
— Он, голубок, грешить не помогает. Грешникам, значит, он своей помощи не дает.
— А я грешник?
— Что ты, голубок! Душа у тебя чистая, младенческая…
— Значит, если я помолюсь, он мне поможет?
Пелагея Ивановна прижала меня к своей широкой груди, от которой пахло тестом, подсолнечным маслом и пирогами.
Я пошел в другую комнату, стал в угол и попросил бога, чтобы Клавдия Николаевна не ставила мне двойки по арифметике. Вечером, перед тем как лечь спать, я еще раз попросил, чтобы у меня всегда был хороший табель. Так я молился три дня подряд, и на четвертый день меня вызвала Клавдия Николаевна, и я получил тройку! Это было чудо! Я ничего не знал, ничего не учил — и вдруг получил тройку! Тут я понял, что на бога можно надеяться!
Я все рассказал Лешке Селезневу, и он тоже решил надеяться на бога. Теперь у нас стало еще больше свободного времени. Мы целыми днями играли в футбол и тренировались на фокусников. Мы научились так ловко прятать яйцо за подкладку старой шляпы, что ребята никак не могли понять, куда оно девается. Чтобы стать фокусниками, «нам оставалось уже не много: научиться доставать из воздуха сторублевые бумажки, а из уха — живую утку.
Из-за утки пришлось вовсе забросить арифметику. Мы вспомнили про задачи только перед письменной работой. Вечером я и Лешка несколько раз устно просили бога не забывать про нас завтра.
Я не буду рассказывать, как мы писали письменную работу и что мы написали. Клавдия Николаевна даже не возвратила нам тетрадки. Она обещала показать их нашим родителям. Она пришла к нам в тот же день. Папа сразу догадался, в чем дело. Он сказал:
— Насколько я понимаю, вы пришли не для того, чтобы вручит!! мне Петину похвальную грамоту.
— Увы, хвалить его не за что, — ответила Клавдия Николаевна. — Он совсем забросил учебу. У меня создалось впечатление, что он совершенно не работает дома.
— Мы создали ему все условия, — сказала ма-ма#— Ему не хватает только птичьего молока.
— Почему ты не учил уроки? — спросил папа.
— Я… я был занят…
— Слышите, он занят!.. Он очень перегружен. Он заседает в Комиссии ООН по разоружению…
— Я не заседаю в Комиссии ООН, — ответил я.
— Тогда чем ты был занят? — нехорошим голосом сказал папа.
Тут все замолчали. Мама вынула платочек, чтобы заплакать. Папа тихо спросил меня:
— Ты скажи, о чем ты думаешь? Кем хочешь вырасти? На кого ты надеешься?
— Я надеялся на бога, — ответил я.
— Он еще шутит! — еще больше рассердился папа. — Как вам нравится этот сатирик?
— Я… в самом деле… надеялся на бога… И я рассказал всю правду.
— Боже мой! — схватился за голову папа. — И это я слышу в моем доме! И это говорит мой сын! И кому? Папе-атеисту!
В комнату вошла Пелагея Ивановна и спросила, нужно ли засыпать в суп вермишель.
— К черту вермишель! — закричал папа. — Лучше скажите, чему вы учите сына?
Пелагея Ивановна посмотрела на меня, сложила руки под фартуком и сказала жалобным голосом:
— Ничему я его не учила. Дите мое чистое, непорочное, забижают тебя родители… Нету тебе от них никакого внимания…
— Вот полюбуйтесь, — развел руками папа. — От нее он всему научился. Ходят по земле такие старорежимные старухи, и никто их не перевоспитывает.
— Я и без вас воспитанная и перевоспитания — сказала Пелагея Ивановна.
Никому до них нет дела, — продолжал папа. — Никто их не агитирует, не убеждает, никто на них не влияет. Групком домработниц в стороне. Даже радио не рассказывает им, как возникла жизнь на Земле, есть ли жизнь на Марсе, не говоря уже о дру. гих естественнонаучных темах!
— Не надо мне ваших тем! — ответила Пелагея Ивановна. — Я и без них проживу. Меня и так все уважают. Меня сам товарищ Полонский, заведующий продмагом, в домработницы зовет.
Пелагея Ивановна пошла к себе и начала укладывать свои вещи. Ширма колыхалась и прыгала как живая. Клавдия Николаевна отдала папе мою письменную работу и начала прощаться. Папа пообещал ей взяться за меня. А мама заплакала и сказала, что она никогда не будет нанимать домработниц. Пусть нанимают их те, которые родились в сорочке!
Я начал врать
Я начал врать. Раньше этого за мной не замечалось. Я был хороший мальчик и никогда не обманывал родителей, у них, слава богу, и без меня хватает неприятностей. А теперь — пожалуйста… Не проходит дня, чтобы я не соврал. Я начал врать незаметно для себя и так втянулся в это дело, что неизвестно, кем я вырасту. Возможно, я стану настоящим преступником. Во всяком случае, честный человек из меня не получится. Так говорит мама.
— Это школа на него влияет, — сказала она тете Насте. — Это Лешка Селезнев, Васька Тертыч-ный и другие его друзья-приятели…
