заграничные шерстяные трусы фирмы «Альбатрос». Саня сказал, чтобы он отдал трусы своей бабушке, нам нужны ласты. Я прыснул со смеху.
Мы протолкались к прилавку. Саня примерил ласты, они оказались ему впору. Мы поспешили домой за деньгами.
Я давно заметил, что родители никогда не дают денег без расспросов. Это уж у них такой закон. Санин папа тоже сразу спросил:
— Зачем тебе ласты?
— Как зачем? Плавать под водой.
— Его потянуло в глубинь! моря, — сказал мой папа. — На земле ему уже места не хватает.
— Вы что, против спорта?
— Я против того, чтобы ты так легко тратил деньги. Захотелось подводную амуницию — вынь да положь!
— Не понимаю! — сказал Саня. — Все мои товарищи давным-давно имеют ласты.
Несчастное дитя, — сказал мой папа, — оно не может спуститься на дно моря.
— Не такой уж я счастливый, — ответил Саня,
— Кстати, Миша, ты в его возрасте имел ласты? — спросил мой папа у своего брата.
— Лишней пары ботинок я не имел, не то что ласты.
— Вот видишь, — сказал папа Сане. — Он выжил без ласт и даже женился на твоей маме.
— Дело не в этом, — сказал Санин папа. — Дело в другом, более серьезном…
— О, начинается! — сказала Санина мама.
— Что начинается?
— Попреки. Даже в гостях не можешь оставить в покое ребенка.
— Хорош ребенок! — сказал мой папа. — Такое дитя съест горшок каши и еще попросит добавку!
— Не о каше речь. Ведь ему скоро исполнится двадцать лет! Поймите — двадцать лет!
— Ну, теперь мне денег не видать! — сказал Саня. — Папа завел свою любимую долгоиграющую пластинку…
— А что, неправда? Не учишься, не работаешь, шатаешься без дела с платочком на шее и клянчишь деньги.
— Всю жизнь мы жмемся, — сказала Санина мама. — А зарабатываем немало — больше двух тысяч!
— Дело не в деньгах, а в принципе. Я не желаю, чтобы мой сын рос иждивенцем, приживалкой, попрошайкой…
— Человек попросил ласты, — сказал Саня, — ему же преподнесли лекцию о моральном облике! Спасибо, граждане!
Саня вышел из комнаты. Я следом за ним.
— Мой папа — неплохой парень, — сказал Саня, — но он страшный жмот. Таких свет не видывал. Каждую копейку вырываешь с боем. Но ничего, мы еще с него выбьем монету!
Прошло два дня. Саня вырвал у своего папы деньги на ласты, и еще на панорамное кино, и на шведский цирк, и даже на футбол. Он взял меня с собой на стадион. Играли «Торпедо» и «Молдова».
Весь матч Саня ругал футболистов. Ну что это за игра? Лучше бы его глаза не глядели! Нет ансамбля, нет напора, нет финта, не говоря уже о знаменитом ударе «сухой лист». Просто какие-то лопухи, а не футболисты.
Соседи оглядывались на Саню. Он был похож на тренера или футболиста из дубля, что сидит на скамье за воротами, и только капитан ему мигнет, он тут как тут — выбегает на поле, свежий и быстрый, и начинает забивать голы, и вот уж зрители вскакивают со своих мест; кто орет, кто бросает шляпу вверх, а кто хватается за голову, будто у него мама умерла.
Наши соседи не ошибались, я уверен, что такого футболиста, как Саня, еще поискать надо. Да что там футболист! Он и боксер замечательный, я сразу это понял, как только мы пришли в Измайловский парк на «День открытого ринга». На ринге, как и на футбольном поле, было много лопухов. Они-то и выводили Саню из терпения. Разве это защита? Разве это нырок? Разве это уход? За такой нырок тренеру мало руки обломать.
Саня кричал, размахивал руками, и ггод его рубахой мускулы ходили, словно гири на шарнирах.
Когда на ринг начали выходить ребята из публики, Саня сказал, что они и вовсе лопухи, на них глядеть тошно. Не могут они провести как следует хук справа или слева, не говоря уже об апперкоте. От таких ударов не то что в нокаут — в паршивенький нокдаун не попадешь. Курам на смех такие удары! «Эй ты, пенсионер, — закричал он рыжему мальчику в голубых трусах, — проведи крюк!.. Черта с два он проведет. Надоела мне эта дешевка, пойду-ка я сам и дам им жизни».
Я попросил его не идти, но он сказал, что обязательно пойдет показать этим лопухам, как вести бой.
Я остался на скамейке ждать: вот-вот объявят его фамилию, и он перелезет через канаты, и ударит гонг, и он начнет раздавать направо и налево апперкоты, как сам Абрамов — гроза тяжеловесов.
У меня мурашки бегали по телу: ведь все видели, что я пришел с ним. Каждый догадался, что он мой брат. На всякий случай я сказал старичку — соседу по скамейке:
— Сейчас мой брат будет драться на ринге.
— Да ну? — удивился старичок. — А я думал, он пошел покупать мороженое.
— Станет он есть мороженое, когда он классный боксер! Кто же ест мороженое перед боем? Вот увидите, он выбежит на ринг и как даст апперкот!
— Дай бог, — сказал старичок. — А что такое апперкот?
Я не успел объяснить, как пришел Саня.
— Ну и не везёт! — сказал он. — Перед самым носом прекратили запись. Так что не придется испытать этим лопухам удар настоящего борца. Но ничего, мы придем сюда завтра…
Мы пошли домой. Саня сказал, что с ним лучше не связываться. Не дай бог с ним связаться! Однажды на танцплощадке к нему пристал хулиган: руки как лопаты, плечи — во! Саня сказал ему: «Отвяжись, ты!» Не отвязывается. «Отвяжись, ты, ради бога!» Не отвязывается. «Отвяжись, ты, в последний раз прошу!» Не отвязывается… И тут Саня не вытерпел. и ка-ак дал… Тот только через три месяца пришел на танцплощадку, и то со слуховой трубкой.
Так мы шли и разговаривали, пока нам не повстречался возле магазина «Динамо» все тот же Женька Макавоз.
— Э-э, подводник, тебе роба нужна? — спросил он Саню.
— Смотря какая роба, — сказал Саня.
Женя Макавоз завел нас в подворотню, где стояли в ряд железные ящики с мусором, и вынул из-за пазухи пару штанов. Саня примерил их. Таких штанов я никогда не видел. Они были из тонкой синей материи и прострочены белой ниткой в два ряда. Отвороты внизу были широкие, и везде много карманов. Два — сзади, два — спереди и два — чуть пониже колен.
— Настоящая морская роба, — сказал Макавоз. — Из Гонолулу. Чудо!
— Роба? А где рубаха? — спросил Саня.
— Одни штаны. Отдам всего за три сотни.
— А две не пойдет?
— Ты глянь на марку, — сказал Макавоз. — Читать умеешь? «Биг кэптэйн» — большой капитан. Понимать надо!
Они еще долго торговались. Потом нас погнал дворник. Саня повел Женьку Макавоза домой. По дороге Макавоз нахваливал робу: сказка, а не роба, одна-единственная во всем городе, хоть перепись
