— Буксы еще проверьте, мадам! — крикнул ей кто-то вслед.
Студенты засмеялись.
— Гы-гы-гы! — передразнил папа. — Остряки-самоучки.
Лялька сорвалась с места и выпрыгнула из вагона. Она побежала на самый край платформы. Мы едва нашли ее. Она стояла, прислонившись к железному столбу, и у нее был такой вид, словно она заболела.
— Ну что ты разнюнилась? — спросила мама. — Чего ты стоишь на самом солнцепеке с непокрытой головой?
— Ах, мама, — сказала Лялька, — зачем вы это сделали? Теперь мне совестно в вагон зайти.
— Совестно? Глупенькая, — сказал папа. — Если бы мы не отвоевали места посередке, его бы захватил другой. Так в жизни всегда бывает.
— Уж лучше ты, чем другой, — сказала мама. Лялька покачала головой.
— Чудачка, — сказал папа. — Надо быть самостоятельной, напористой. Иначе в жизненной сутолоке тебя затолкают.
— Я не хочу толкаться, — сказала Лялька.
— Ты должна понять одну вещь, — сказал папа. — Пока на свете существуют боковые места, приходится бороться за места в середине. Вот при коммунизме, наверно, не будет боковых мест и все будут сидеть посередке. Тогда…
— Довольно. Хватит, папа, — сказала Лялька, и мне показалось, что голос у нее стал какой-то самостоятельный. — Будем прощаться!
Мама не стала прощаться. Она начала объяснять Ляльке, на каких станциях ей можно выходить и где нельзя, какие платья надевать в дороге и какие в совхозе, какие продукты есть в первый день, какие во второй никакие на обратном пути.
— Продукты вам придется взять обратно, — сказала Лялька. — Они не нужны мне. С нашим эшелоном едет столовая и вагон-лавка. Есть врач и аптека.
— А не лучше ли их на всякий случай взять? — сказала мама.
— Нет, не лучше, — сказала Лялька.
— Васюков, зачем же я все покупала? — спросила мама.
— Не знаю, — ответила Лялька.
Она обняла папу, маму и меня и, не оглядываясь, пошла к своему вагону.
— Быстро она закруглилась с нами, — сказал папа.
Мы еще постояли немного и потом вышли на вокзальную площадь. У троллейбусной остановки нас нагнали парни из Лялькиного вагона.
— Возврат за ненадобностью, — сказали они и положили перед нами на землю рюкзак и чемодан.
— Это нам назло, — сказал папа. — Самостоятельность свою показывают.
Папа взял силача носильщика, и тот усадил нас в такси. Мама была очень расстроена.
— Вот тебе благодарность за все, — сказала она. — За бессонные ночи, за волнения, за то, что я высунув язык три дня бегала по городу и закупала консервированную колбасу, макароны, крупу, аспирин…
— Стрептомицин, — вспомнил я.
— А тебя не спрашивают! — крикнула мама. — Да, стрептомицин, — и всё понапрасну! Всё впустую! Тебе даже спасибо не сказали.
— Спасибо нам скажут на том свете, — отозвался папа.
Я хотел было сказать, что на этом свете не бывает того света, но побоялся, так как мама может подумать, что я стал слишком самостоятельный. А за это у нас по головке не погладят.
Мы покупаем Жар-Птицу…
Перед Новым годом я и Лешка Селезнев зашли в игрушечный магазин и увидели избушку на курьих ножках. Она стояла вместо стеклянной кассы. В избушке сидела знакомая рыжая кассирша. На голове у нее был кокошник. Сверху падал и никак не мог упасть густой снег. Это потому, что он был привязан ниточками к потолку. Лешка повел носом: пахло еловыми ветками, совсем как в лесу.
Потом мы увидели Снегурочек. На них были красные платья и красные шапочки с белым мехом. Снегурочки продавали дедов-морозов. Еще они продавали жар-птиц и другие игрушки.
Я и Лешка знали всех продавщиц — эту толстую, с большим животом, и добрую тетю Катю, и ту высокую, с шишкой на шее, которую мы звали «Парашютная вышка». Сейчас они были одеты Снегурочками. Только одну новенькую мы не знали. Она была маленькая, совсем как девочка. Из-под красной шапочки у нее виднелись голубые глаза и желтые волосы. Она была такая приятная, что хотелось дотронуться до нее. Лешка Селезнев, он терпеть не может девчонок, и тот вылупил глаза, будто увидел настоящее чудо. Я тоже открыл рот — уж очень она была красивая.
Так мы стояли и молчали. Я хотел было сказать, что она похожа на настоящую Снегурочку, на ту, которая приходит с дедом-морозом, когда в зале тушится свет, но побоялся. Я знаю Лешку, он еще может начать смеяться, а потом всем рассказывать в классе, какой я суеверный.
Мы еще немного постояли, пока нас не заметила «Парашютная вышка».
— Вам чего, ребята? — спросила она.
— Ничего, — пробурчал Лешка, и мы вышли из магазина.
Вечером в постели я снова вспомнил про Снегурочку. Я закрыл глаза и увидел её как живую. Па нятно, она была не настоящая Снегурочка. Настоящие бывают только в театрах. Они говорят стихами. Скажут стишок и уйдут до следующего года. А эта продает дедов-морозов и жар-птиц, но она самая настоящая из всех, что я видел.
Я еще два раза заходил в магазин, чтобы посмотреть на нее. «Парашютная вышка» сказала, что я похож на торгового инспектора: глазею по сторонам и ничего не покупаю.
Все засмеялись, только моя Снегурочка погладила меня но голове и сказала, что я, наверно, хитрющий парень, по глазам видно, какой я хитрец.
Когда я ушел из магазина, мне захотелось прийти туда опять. На следующий день я попросил у мамы денег.
— Зачем тебе деньги? — удивилась мама.
— Я хочу купить себе игрушку.
— У тебя мало игрушек? — спросил папа. — По-моему, ты затоварился. игрушками на целую пятилетку!
— Да-а, у меня нет жар-птицы, — ответил я. Папа был в хорошем настроении. Он вынул бумажник и сказал:
— Ну что ж, отпустим ассигнования на птицу.
— Я не разрешаю давать ребенку деньги, — сказала мама. — Не приучай его к деньгам!
— Ты думаешь, что ему в магазине бесплатно отпустят жар-птицу?
— Сходи с ним сам, — сказала мама.
— Нельзя ли обойтись без меня? — попросил папа. — Заготовка жар-птиц не входила в мои воскресные планы.
— Три часа бесцельно вертеть ручки радиоприемника он может, а вот заняться ребенком у него нет свободного времени.
