— Это по-вашему. А я говорю: «а нем лица нет! Вадим Герасимович вынул записную книжку, полистал страницы и сказал:
— Вот смотрите: Петя Васюков набрал полтора кило!
— Это что — средние цифры? — спросил папа. — Взвесили всех пионеров и лагерных поваров и вывели среднюю?
— Повара и начальник, понятно, прибавили в весе, — сказала мама.
Вадим Герасимович покраснел и спросил:
— Извините, я не совсем понимаю, о чем идет речь?
— О том, — сказала мама, — » что я посылала сюда сына не затем, чтобы он таскал кровати, швеллерные балки и пас ваш скот!
— В мэтэфэ мой сын может работать и без вашей помощи, — добавил папа.
— Папочка, я сам первый записался, — тихо сказал я.
— Первый, второй, пятый, десятый, а это безобразие! — крикнул папа. — У вас, наверно, в канцелярии не протолкнешься от чиновников, а пасти скот должны дети! Бить за это мало!
Я больше не мог слышать этих криков и тихонько побрел вон из лагеря. Я вышел на луг и наткнулся «а Юльку Пармачеву. Она сидела на траве, и на голове у нее был венок… Она с рук кормила Анюту. Я тоже сорвал пук травы и хотел дать Анюте, но Юлька сказала:
— Иди отсюда, оратор. Сейчас не твоя очередь! Понятно, за такие слова можно было дать Юльке
по венку, но я не стал с ней связываться. Я пошел обратно в лагерь. Здесь меня уже искала мама. Прическа у нее была растрепана, На лице стоялц красные пятна. У папы дергалась верхняя губа. Они поцеловали меня на прощание. Когда они уехали, я даже немного обрадовался. Я пошел в столовую. По дороге меня нагнал Вадим Герасимович.
— Не горюй, — сказал он, — все образуется.
Я погоревал всего один день. Потом все образовалось. Я приехал из лагеря, и мама только три раза вспомнила про коров. А когда к нам пришел дядя Косенков, папин начальник, мама, показывая на меня, Опросила:
— Ну, как вам нравится этот товарищ?
— Герой! — сказал Косенков. — Вырос, поправился, раздался в плечах!
— Он там работал, — похвалился папа. — Даже коров пас!
— Коров? Вот это да! Значит, работяга!
— А как же, — ответил папа. — Работяга первый сорт! Васюковская кость!
Мы открываем театральный сезон…
К нам приехал в гости дядя Коля из Караганды. Вот это дядька! Просто великан! Он носит туфли номер сорок четыре! Он съедает сразу целый батон. Он выпивает по шесть стаканов чаю. Когда он смеется^ в буфете подскакивает посуда, будто во двор въехал грузовик. Такого большого дядьку я еще не встречал.
— Неужели тебе и там весело? — спросила мама. — На тебя разве не действует карагандинский климат, эти морозы, бураны, сильные ветры?
— Когда получаешь такое жалованье, никакой ветер не страшен, — подмигнул папа.
— Ну, а как вы там обходитесь без театра? — не унималась мама.
— У нас есть театр. И, представь, очень неплохой!
— Воображаю, — улыбнулась мама. — Впрочем, ты, вероятно, столько же разбираешься в искусстве, сколько наш глава семейства.
Глава семейства — это папа. Все наши родственники знают, что папа не так хорошо разбирается в искусстве. Зато мама разбирается. Когда к нам приходят гости, папа говорит с ними о политике, футболе и о том, кого из знакомых пошлют осенью на картошку. А мама говорит о театре.
_ Театр для меня самое большое удовольствие в жизни, — опять сказала мама, — Никакие деньги не могут мне заменить этого наслаждения,
— Это точно, — закивал головой папа. — Без театра моя старуха зачахнет в два счета. Ты знаешь, сколько она простояла в очереди за билетами на венский балет «Айсревю»?
— Сутки?
— Неделю!
Дядя только крякнул. Тут вмешалась в разговор тетя Настя, наша любимая тетя Настя, которая тоже не может жить без искусства.
— Я знаю одну интересную историю, — сказала тетя. — Моя приятельница Вика Бондарь стояла как-то в очереди за билетами на концерт Ива Монтана. Сотенным у них был некто Кошеверов.
— Каким сотенным? — спросил дядя.
— Сразу видно, что ты провинциал, — улыбнулась мама. — В каждой большой театральной очереди есть сотенные и тысячные…
— Ясно! Как в Запорожской Сечи, — сказал дядя.
— Так вот, — продолжала тетя, — этот Кошеверов был интересным мужчиной, с такими жгучими глазами, прямым носом и длинными волосами по самые уши. Две недели Вика отмечалась у него в списке. С каждым днем он все больше нравился ей. И она с ужасом начала думать о том дне, когда ей не придется больше ходить на перекличку и разговаривать об искусстве с интеллигентным Кошеверовым в подворотне около зала Чайковского.
Между тем он тоже к ней очень привязался и каким-то особым грудным голосом выкликал ее фамилию.
Вика долго откладывала серьезный разговор с Кошеверовым. Она решила открыть ему свою душу во время концерта.
И вот наступил этот день. Вика пришла на концерт раньше всех, когда буфетчицы еще только расставляли на столах фужеры. Она прошла в пустой зал и села на свое место. Билеты у них были рядом. Она начала ждать. Кошеверов не приходил. Потом появилась какая-то дама и села около Вики.
«Простите, — сказала Вика, — на этом месте должен сидеть один жгучий брюнет». — «Какой еще брюнет?» — «Ну, такой интересный, с длинными волосами», — «С прямым носом?» — «Вы его знаете?» — обрадовалась Вика. «Еще бы! — ответила дама. — Он ободрал меня как липку. Он продал мне билет за семьдесят пять рублей!»
Вика чуть со стула не упала. Для нее это был страшный моральный удар…
— М-да, это в высшей степени поучительная история, — сказал дядя. — Видно, кадры сотенных в ваших театральных очередях сильно засорены.
— Не надо шутить, — сказала мама. — Над чувствами не шутят.
— Хорошо, давайте без шуток, — сказал дядя. — Пойдём в театр. Откроем наш театральный сезон. Кто может достать билеты?
— В воскресенье утром идет «Леди Макбет», — вспомнила мама.
— Я за леди! — сказал дядя, вынимая бумажник.
Мама взяла у него деньги на трд билета и сказала:
— Не надо тебе на нас так тратиться.
— Ничего, — отозвался папа. — Он зажиточный. Он набит деньгами, как сберкасса в дни получки. Пусть наш карагандинец малость порастрясет свою кубышку.
