которых он воплощал симпатичными и с теплинкой. Его спрашивали, отчего он говорил в уборной столь неподобающим, скверным образом. Дядя Жорик отвечал для протокола все тем же звуком ученой птицы:
- Что же делать, батенька? Что же делать? Жизнь удивительна и экстраординарна одновременно!
Его отпускали, написав на студию Горького докладную. Директор же студии, высокий и здоровенный мужик, похожий на металлурга, даже не вызывал дядю Жорика на ковер. Что возьмешь с человека, любимой ролью которого была Баба-яга, а любимой одеждой - заношенная грязная юбка? Правительство не давало ему званий и премий, в партии он не состоял, да и какая ему партия подошла бы? Разве что лесная, болотная, с высокой осокой и вырывающимся из-под земли тяжелым газом. Партком и фабком были бессильны, освод бездействовал, а омона тогда не существовало. Один раз дядя Жорик прокололся по- крупному, пристав в уборной к какому-то мальчишке и соблазняя его пауком, которого он тут же соорудил из своего сухого гибкого тела. Вышел большой скандал. Дело дошло до суда, но потом как-то заглохло, дядю Жорика отбили, но пару лет он после этого не снимался.
- ...экстраординарно, батенька! Распотешили основательно! Мерси! услышал Фет через дверь знакомый голос с неповторимыми модуляциями.
- А-а!.. Вот ты где прячешься? Пойдем!
Запястье Фета попало в железную клетку руки фронтового радиста.
Отчим втолкнул его в комнату и заорал:
- Да вот он, наш лабух! Наш дорогой Паганини! Отвечай, куда подевал пластинку с жучками?
Был он раззадорен и навеселе.
Дядя Стасик сидел за столом, выставив свою деревянную ногу, как пушку из окопа. Розовое лицо его с рано поседевшими волосами слегка лоснилось. Чувствовалось, что он не хотел идти в их дом, а пришел только по необходимости.
- Да где им быть? Лежат в комоде, где всегда! - мрачно отозвался Фет и, как полагается бирюку, без улыбки, вытащил на свет примятую 'Ночь трудного дня', положив ее перед гостем.
- А то меня сын совершенно замучил: 'Где, где?'. Пришлось учинить небольшое следствие, - сказал дядя Стасик, оправдываясь. - По трем квартирам прошел...
'Андрюха навел!' - подумал Фет и отвел глаза в сторону.
- И что ты думаешь об этом, Стас? - спросил отчим, ткнув в пластинку толстым, как сосиска, указательным пальцем.
Мать находилась не в своей тарелке, и для ее смущения были причины. Отчим разговаривал с гостем на 'ты', хотя с дядей Стасиком их ничего не связывало, более того, они трудились на разных ступенях социальной лестницы, никогда не встречались ни на одной картине и даже не пили вместе по субботам после того, как покупали в киоске газету 'Неделя'. Эта аполитичная, по сравнению с 'Правдой', газетка была обычно в дефиците, и для ее поимки договаривались с киоскером, - он оставлял 'Неделю' для своих, а свои, развернув большие листы и увидев на них новый рассказ начинающего писателя Шукшина, сдабривали удачное приобретение коньяком или водкой.
Но таковы были нравы того времени - все, кто встречался в одном коридоре, звали друг друга на 'ты'. Даже если подобное обращение казалось совершенно неуместным.
Отчим задал свой роковой вопрос о жучках, ожидая, наверное, что человек с деревянной ногой их безоговорочно осудит и пригвоздит иголкой к картону школьного гербария.
- Да ничего. Забавно, - сказал вдруг дядя Стасик.
Кровь бросилась в лицо Фету. Такой ответ от взрослых он слышал впервые.
- Вот видишь, Алеша! - вскричала мама, торжествуя. - Значит, не все так плохо!
- Ты это серьезно, Стасюля? - у отчима от возмущения отвисла нижняя челюсть.
- Глупо, конечно. Но молодежи-то нравится, - пробормотал режиссер, оправдываясь. - Это, конечно, пройдет. Переболеют. Вспомни, как мы бегали в кинотеатры на концерты Эдди Рознера!
- Но Эдди Рознер-то гений, - напомнил отчим. - Его джаз был интересней фильмов, перед которыми он играл! А эти что? Приходские мальчики! Побираются по электричкам, сволочи!
Он скрипнул челюстями, будто уже пережевывал попавшегося ему в электричке приходского мальчика.
- Да Бог с ними! - отмахнулся человек с деревянной ногой. - Важно, что у нас такой музыки никогда не будет. Не привьется.
- Уже есть, - вдруг выдохнул из себя Фет. - Есть такая музыка!
Наступила томительная пауза. В горле у отчима что-то булькнуло.
- Рок-н-ролл есть? - не понял дядя Стасик.
- Не надо, сынуля! - в ужасе пробормотала мама, но было поздно.
Фет нырнул в коридор, вытащил из кармана записанную в клубе кассету и поставил ее на магнитофон 'Комета'.
Неизвестно, что на него нашло. Какая-то гордыня, перемешанная с отчаянием.
Нажал на кнопку. В комнату ворвался искаженный нечленораздельный шум.
- Это что такое? - не понял человек с деревянной ногой.
- А ну выключи сейчас же, бардзо! - прикрикнул отчим и попытался нажать на 'стоп'.
- Пусть играет, - пробормотал дядя Стасик. - Это, в конце концов, забавно!..
...Елфимов в магнитофоне последний раз долбанул по пионерскому барабану. Бизча взял фальшивый минорный аккорд. Что-то звякнуло, брякнуло, и запись прервалась.
- М-да, - сказал дядя Стасик после паузы. - А Шопен откуда?
- Шопен - это случайно. Радионаводка, - признался Фет.
- Сильно, - вывел дядя Стасик, не находя точных слов. - И как все это называется?
- 'Русские жучки'. Вот как это называется! - Фет тяжело дышал, словно после длительного бега.
- Название неудачное, - сказал гость. - Жучки только одни!
- Ну, это я к слову. Мы хотели назваться 'Вечный двигатель'.
- 'Перпетуум мобиле'? - и человек с деревянной ногой помял губами, будто пробовал название на вкус. - А что, звучит! 'Перпетуум мобиле'! И перевода не требует.
- Ты это серьезно, Стас?! - взвился отчим. - Не ожидал от тебя, бардзо! Отбойный молоток шумит громче! Сумбур это! Сумбур вместо музыки! Они же играть не умеют, тюти!
Откуда, из какой дыры подсознания выскочили 'тюти', Фет не понял, поскольку слышал от отчима это слово впервые. Оно, по-видимому, характеризовало крайнюю степень возмущения.
- Ну, играть научатся. Со временем. Разрешите мне откланяться!
Дядя Стасик отодвинул от себя недопитую чашку чая и поднялся со стула. Из ноги его раздался кожаный скрип.
- Ну мы же не договорили, Стас! Давай проясним! Ты что, действительно считаешь жучков чем-то?! - красный отчим стоял в открытой боевой стойке.
Он, как и чемпион Польши Дан Поздняк, решил выяснить отношения, не понимая, что его уложат на ринг со второго удара.
- Да не считаю я, - отмахнулся гость, не желая ничего прояснять. Просто... молодежь так считает. Вот и все.
Он скользнул взглядом по лицу торжествующего Фета. И вдруг спросил:
- А можно, я перепишу твою пленку?
И это был тот самый второй удар. Дан Поздняк свернулся раковиной не оттого, что удар был сильный, а оттого, что его нанес инвалид.
- Зачем? - не понял Фет.
- Ну все-таки... Первый советский рок-н-ролл. Использую в каком-нибудь фильме.
- Не надо ничего переписывать. Возьмите кассету, - и Фет лихорадочно начал перематывать пленку на начало. - А мы еще запишем!
- Жалко, - сказал дядя Стасик.
- Что 'жалко'? - попыталась уточнить мама.
Всю эту сцену она наблюдала с открытым ртом, не понимая, гордиться ли ей сыном или ложиться на ринг рядом с Поздняком.
