ярмарке ВДНХ, как расхватывают горячие пирожки. Говорили, что подобная культурная диверсия могла быть осуществлена только по решению свыше...
Фет понял, что Лешек определенно решил заслать маму в КПСС, наверное, в качестве лазутчика. Каково же было удивление мальчика, когда на следующий день мама сказала, придя с работы и бросив об пол сумку из поддельной кожи:
- Я отказалась!
- Чего это ты? Мы же все решили! - не понял отчим.
- А черт его знает! Отказалась, и все. Бес попутал!
Похоже, она была сама испугана своей дерзостью.
- Глядит он на меня такой серый, руки почесывает, будто моет... Чувствую, не верит он в идеалы коммунизма!
- Ну и ты не веришь, - напомнил Лешек. - Так что тебе в партии - самое место.
- Не могу я без веры вступать. Не буду!
Олимпиада Васильевна подошла к маме на своих костылях и смачно поцеловала ее в лоб.
- Молодец! - сказала она.
Отчим весело подмигнул Фету хмельным мутным глазом.
- Теперь нам конец! - сообщил он. - Финита ля комедия!
Но он поторопился с прогнозом. Недели две, во всяком случае, все было по-прежнему. Мама окончила очередной дубляж румынской картины, получила за него 180 рублей постановочных и ждала нового запуска в производство.
Но запуск почему-то не наступал. А наступил так называемый простой, в котором зарплата выплачивалась лишь половиной оклада. Зарубежные картины доставались другим режиссерам, а на 60 рублей в месяц, как ни крути, прожить было трудновато. Эти деньги уязвляли и нашептывали: 'Вот видишь! У тебя - высшее образование, а получаешь ты, как дворник!'.
Через много лет сын нашел отрывочный список продуктов, сделанный рукою мамы:
'1 пакет молока - 16 коп.
1 пакет сливок (надо ли?) - 37 коп.
1/2 кг масла - 1 руб. 80 коп.
Мясо (если есть, 1 кг) - 2 руб.
Чекушка водки - 1 руб. 40 коп.
Хлеб - 24 коп.
Крупа (какая есть, манка, овес, гречка) - 10 коп.
1 эскимо - 11 коп. Если фруктовое мор. - 7 коп.
Спички 10 коробков - 10 коп.
Всего - 6 руб. 23 коп. Минус спички. Умножить на 10 дней - 60 руб. Плюс - плата за квартиру... Проживем ли?'
Она не вписала сюда почему-то ни картошки, ни макарон. Зато сливки и мороженое были явно лишние. Фета набаловали в детстве, и он ел кашу только на сливках. Лешек, по-видимому, покрывал недостаток своей зарплатой, но и его деньгам скоро пришел конец.
Случилось это в начале февраля 1969 года. Тетя Липа вдруг сообщила, что ее сына Сашку посадили в камеру предварительного заключения за взлом папиросной палатки. Таким образом, жилплощадь освободилась, и Олимпиада Васильевна начала нервно собираться домой. Обескураженный подвигом Сашки, Лешек вызвался ее проводить, обещая возвратиться к вечеру.
Но к вечеру он не вернулся, и мама начала нервно курить сигарету за сигаретой, чего с ней давно не случалось.
- Но он же не сказал, к какому именно вечеру, - постарался утешить ее сын.
- Ты это о чем?
- Ну, к вечеру. Может, к завтрашнему вечеру он придет, а может, к вечеру понедельника или вторника...
- Замолчи! - крикнула мама.
Не выдержав, она начала накручивать телефонный диск с номером Олимпиады и дозвонилась до нее только часа через полтора.
Из своей комнаты Фет услыхал возмущенный возглас:
- Моральный выбор! Какой, к черту, моральный выбор?
Мама шмякнула трубку и возвратилась к Фету с красными пятнами на лице.
- Он говорит о моральном выборе! О том, что не может оставить инвалида. Подонок!
- Но подонок же прав. То есть он не подонок, а просто Лешек, - в первый раз в жизни вступился Фет за отчима.
Такого благородства от полярного радиста он не ожидал.
- Он просто сбежал, - сказала мама. - Испугался ситуации, в которую я попала!
- А куда ты попала? - не понял сын.
Она не объяснила.
Но через несколько дней отчим все-таки появился в их доме со скорбным лицом поруганной добродетели. Он пришел за вещами, в частности за наушниками, через которые Фет слушал по ночам навозных жучков.
Мама не сказала ему ни слова, но, вызвав Фета в коридор, прошептала:
- Ты можешь сделать мне одолжение? Раз в жизни? Подойди к нему и скажи: 'Дядя Алеша, вы ведь не оставите нас?'.
- Зачем?
- Ну надо, надо! - нервно произнесла она. - Раз в жизни, сынуля, помоги несчастной женщине! Возьмись ручками за его рубашку, загляни в глаза. 'Дядя Алеша! Вы ведь не оставите нас?'
- Я забуду слова.
- А я тебе напишу!
Мать вытащила из сумочки авторучку и нацарапала на обороте входного билета на ВДНХ: 'Дядя Алеша! Вы ведь не оставите нас? Федя'.
- Тьфу! - она вычеркнула, опомнившись, подпись сына.
Вложила билетик в его руку.
- Иди! - и подтолкнула коленкой под зад.
Фет вошел в комнату, сжимая в руке унизительное для себя послание. Об этой минуте он будет помнить всю жизнь.
Лешек в это время засовывал наушники в потрепанный портфель, в котором он обычно приносил домой бутылки с водкой.
Фет заметил, что под мышкой его свитера белеет свежая дырка.
- Дядя Алеша, - через силу прочел он по билетику. - Вы ведь...
Отчим вздрогнул. Потому что так ласково мальчик никогда к нему не обращался.
Фет же не мог разобрать в записке последнего слова.
- Какого черта, Лешек? - сказал он от себя. - Куда ты мотаешь?
- Никуда, - соврал отчим, пытаясь застегнуть раздувшийся от белья портфель.
- А вещички зачем взял?
- Ты слыхал когда-нибудь про моральный выбор? - спросил Лешек. - Про старика Канта, про категорический императив? Когда вырастешь, мальчик, ты все поймешь!
- Но ты же не читал Канта! Ты читал Хемингуэя!
И Фет, решившись, уронил себя, потому что чувствовал, - мать стоит у двери, подслушивая:
- Дядя Алеша! Вы ведь не оставите нас?
- Конечно, нет, - сказал Лешек и ушел вместе со своим портфелем.
А через несколько дней мальчик вытащил из нового почтового ящика невзрачный белый бланк, заполненный от руки. Ему показалось, что это извещение с почты о каком-нибудь заказном письме. Но мама, прочитав, схватилась за сердце.
Это была повестка из военкомата.
