светит...', и песню пришлось оставить до лучших дней.
Из-за этих стихов тете Липе сильно попортила кровь одна газетка, которая, опубликовав их в литературном фельетоне, написала, что это образец пошлости, не преминув назвать фамилию автора и место работы. Разразился скандал. Олимпиаду Васильевну стали дразнить двоечники, называя ее соловушкой с ближнего куста, и ей пришлось выйти на пенсию. А тут еще сын Олимпиады от Лешека Сашка сильно запил и один раз выбросил костыли матери на лестничную площадку. И Липе ничего не оставалось, как прийти в их дом, тем более что отчим, навещая ее и выражая соболезнование, один раз забыл у нее ключи от квартиры своей новой семьи...
Фет с ужасом наблюдал, как у матери тает и испаряется куда-то праведный гнев. Мальчик спрашивал себя: в чем причина? Отчего мама все более мягчает и отдает непрошенной гостье свое жизненное пространство? И, кажется, нашел причину. Перед Новым годом он обнаружил в доме связку каких-то незнакомых бумажных рулонов.
- Что это такое? - спросил он у матери.
- Это тетя Липа принесла, - объяснила мама. - Туалетная бумага.
- Какая? - удивился Фет, потому что подобное словосочетание слышал впервые. - Для чего она?
- Ты что, сам не понимаешь? Попку подтирать!
- Ну мы же обходились всегда без этого... Не буду я ничего подтирать!
- Будешь, - сказала мама. - Это - страшный дефицит! Хоть поживем как люди!
С этого дня она помягчела к Олимпиаде и даже угостила ее однажды сваренным борщом.
С бумагой же было вот что. До середины шестидесятых интеллигенция Москвы подтиралась салфетками, они выпускались двух цветов - розового и белого с выдавленными на них гвоздиками. Работяги же не хотели об этом слышать, предпочитая жить по законам позднего культа, - в самодельный матерчатый конвертик над унитазом клалась мелко изрезанная газета, и, справляя нужду, можно было эту газету почитать. При том же культе, если попадался в нарезке портрет генералиссимуса, то работяг отправляли туда, где нужда обходится без газет, поэтому приходилось следить, чтобы в конвертике содержалась нейтральная информация - вести с полей, бытовые фельетоны и фамилии разведенных супругов, которые регулярно публиковались в 'Вечерней Москве'. Одно время Лешек жил как работяга, пользовал только газеты и жег их после себя в унитазе, предваряя этим нехитрым способом еще не изобретенный туалетный дезодорант, но мама приучила семью к салфеткам. Ныне же, с появлением специальной бумаги, наступала, по-видимому, новая эра...
- Теперь у тебя две матери, - сказал как-то Лешек Фету и оказался прав. Тете Липе сначала стелили на полу, но вскоре она перебралась на кровать, маме стало неудобно, что инвалид ютится где-то у ее ног.
Олимпиада вставала раньше всех, варила на кухне манную кашу для всей семьи, оставляя на плите крупу и разводы. Ксения Васильевна бесилась, тут же вытирала конфорки тряпкой и спрашивала гостью напрямую:
- Боже мой, когда вы уберетесь?
Она невзлюбила Липу с первого взгляда. Олимпиада же понимала это так, что ей надо уходить с кухни. Опираясь одной рукой на костыль и неся в другой горячую кастрюлю, она шла в комнату.
Там разливала густую кашу в тарелки, и мама была довольней всех, потому что не любила готовить, а отчим надувался гордостью в том смысле, что обе жены оказались на высоте положения, друг с другом не враждовали и истерик не закатывали.
Фет вдруг обнаружил, что рубашки его стали чище. Сначала их стирала Олимпиада, а потом мама перестирывала, потому что, в отличие от готовки, имела к Липе претензии, - та стирала лишь хозяйственным мылом '65%', а мама уже перешла на прогрессивный порошок 'Новость'. Вследствие этой двойной стирки белье становилось столь снежным, что его было зябко и непривычно носить. Фет сначала проводил выстиранной майкой по грязноватому подоконнику и только после этого напяливал на себя.
А вечерами, когда мама с Лешеком работали во вторую смену, тетя Липа читала Фету Лермонтова:
В минуту жизни трудную,
теснится ль в сердце грусть,
одну молитву чудную
твержу я наизусть.
Есть сила непонятная
в созвучьи слов живых,
и дышит благодатная
святая вера в них...
Фет испытывал от этих строк незнакомое ранее волнение, горло сжималось, а глаза начинало резать и жечь. Он попытался переложить эти стихи на музыку, - получилась грустная вторичная мелодия, напоминавшая битловские баллады. И Фет подумал: 'Если не стану рок-звездой, то буду хотя бы Лермонтовым. Это тоже не очень плохо'. Тетя Липа вдруг призналась мальчику, что заинтересовалась астрономией из-за двух прочитанных в детстве строчек: 'Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит'. Она показала Фету созвездия Лебедя и Волопаса, а Фет показал ей свою новую песню.
В доме затеяли нововведение - перенос почтовых ящиков с дверей квартир на первый этаж, в одну общую кучу. Говорили, что это делается ради почтальонов, которым трудно ходить по этажам и доставлять почту по отдельности. Но все насторожились, так как знали, - перемены, даже в малом, не сулят советским людям ничего хорошего. Каждое утро мама ждала, что на ее письмо Генеральному секретарю придет хоть какой-то ответ, она открывала почтовый ящик на первом этаже, но оттуда выпадали лишь 'Известия', потом, на всякий случай, смотрела ящик на двери, но в нем не было ничего, кроме пыли.
Один раз она пришла со студии возбужденная и сообщила, что у нее состоялся разговор с секретарем партийной организации. Тот неожиданно предложил ей вступить в партию.
- Поздравляю... - сказал ей Лешек, - ты делаешь успехи!
- Но ведь это странно! Зачем они предлагают? Разве они не знают, что я - дочка сосланных?
- Перестань, Таня, - зевал отчим. - Сейчас - другое время. При чем здесь родственники?
- Испытывают! - догадалась она. - Проверяют на лояльность! Если я откажусь, то значит, в голове моей - черные мысли!
- А ты не поддавайся. Согласись - и мыслей никаких не будет.
- Значит, соглашаться?
- Ни в коем случае! - подала голос тетя Липа. - Зачем вам это, Танечка? Их же всех скоро посадят и запретят!
- Что вы такое говорите, Олимпиада Васильевна? - испугалась мама. - Не надо бы такое при мальчике...
- Посадят и запретят! - упрямо твердила тетя Липа. - Они все государственные преступники!
- Не слушай ее, бардзо. У Олимпиады отец - кулак, - объяснил отчим. Вступай, и дело с концом. И в Лондон, кстати, тогда отпустят.
- Лондон! - вздохнула мама. - Какая все это глупость!
Мнения Фета не спрашивали, да он бы и не сказал ничего путного. В этот вечер он сочинял со словарем письмо Дереку Тэйлору, пытаясь сообщить, что приезд группы в Англию откладывается по техническим причинам. Но работа шла медленно, и за два часа Фет написал по-английски лишь одну начальную фразу: 'Дорогой Дерек! Ура!'.
У Федора появилась вера в фантастическую поездку. Этот год оказался переломным - пролетарское государство медленно и с оглядкой, как избушка на курьих ножках, начало поворачиваться к навозным жучкам передом. Только что в продаже появилась пластинка под названием 'Музыкальный калейдоскоп'. Это было название серии, - на долгоиграющий винил фирмы 'Мелодия' пихали всякую зарубежную эстраду, в основном социалистическую. И вдруг последний 'Калейдоскоп' выдал песню 'Девушка' хулимой группы из Великобритании, правда, со лживой припиской 'музыка и слова народные'. Этим примечанием, по- видимому, решили смягчить бомбу, но она все равно разорвалась. Обалдевший народ, который не писал ни музыки, ни слов, во всяком случае к этой песне, расхватал 'Музыкальный калейдоскоп', продававшийся на
