- Хорошо, - мама уже взяла ручку, даже сделала на письме какой-то штрих.
- Не могу! - выдохнула она. - Не могу я хвалить эту внутреннюю политику! Рыба пропала, с колбасой и мясом перебои.
В этом она была права. С рыбой назревал полный швах. Народ ругался на появившуюся в продаже пристипому и бельдюгу, называя их прилюдно блядюгой и проституткой. О крабах и икре вспоминали, как о потерянном рае, а копченую треску расхватывали за полчаса. Вскоре ценники с бельдюгой и пристипомой убрали, написав чернилами новое, непривычное название 'Ледяная'. Но рыба под ним осталась та же.
- А что ты тогда хвалишь внешнюю политику, зачем врешь? - спросил Лешек. - Тебе нравится Чехословакия? Гляди, они скоро и в Варшаву войдут!
- В самом деле, - опять согласилась мама. - Я, пожалуй, про политику вообще вычеркну.
И тут же сделала в письме пометку.
- И про Лондон, - подсказал отчим.
- В каком смысле?
- Вычеркивай. Нереально это. Ну куда он поедет? - и Лешек показал на притаившегося в кровати Фета. - Что он там будет делать? Слюни пускать?
- А что же тогда оставлять? - растерялась мама.
- Дай-ка я посмотрю, - отчим надел очки и стал походить на вальяжного ученого кота.
- Значит, про Лондон исключаем. А про тетю Валю из Уфы тем более.
- Это еще почему? Что ты плетешь?!
- Это - сугубо политическое дело. Целый народ выслан из Крыма, зачем?
- Затем, что так захотелось этому людоеду! - мама махнула рукой, имея в виду Сталина.
- А ты спросила себя, если бы этот народ организовал хотя бы один партизанский отряд, когда Крым был под оккупацией, его бы выслали?
Мама запнулась и не нашла что возразить.
- Значит, вычеркиваем, - Лешек провел в письме жирную черту.
- Тогда и про квартиру, - сказала она. - Это уж совсем нереально!
- Почему же? При таких объемах капитального строительства? Смотри, что получилось! - и отчим с выражением прочел: - 'Глубокоуважаемый Генеральный секретарь ЦК КПСС! Прошу предоставить мне отдельную двухкомнатную квартиру в новом районе города Москвы'. И подпись: 'режиссер дубляжа такая- то'.
- Не поеду я ни в какой новый район! - отрезала мама. - Что ж, нам до студии на метро добираться?
- Как знаешь. Значит, просто оставь в письме 'Глубокоуважаемый Генеральный секретарь!'. И подпись: 'режиссер дубляжа такая-то'.
- Да не слушай ты этого мерзавца! - подал голос Фет. - Пиши, как решила!
- Не знаю, не знаю, - пробормотала мама в задумчивости. - Как бы этим письмом не навредить!
Отчим почему-то не прореагировал на бранное слово и уставился в телевизор, по которому передавали 'Кинопанораму'. Ее вел седовласый человек приятной наружности, соблазнивший когда-то дочку Сталина и отправленный за это на перевоспитание в лагеря. Несмотря на постигшую его неудачу, седовласый мягко шутил и элегантно на что-то намекал, - за это передачу и любили.
Мама мучилась с письмом еще долго. Фет, тараща сонные глаза со своей кровати, расположенной на другом конце двадцатиметровой комнаты, видел, как она что-то правит и что-то вычеркивает. И проснулся глубокой ночью от сказанных в сердцах слов:
- Оставляю все как есть! Будь что будет!
На следующий день мама взяла Фета за руку, и они поехали на метро до станции 'Библиотека имени Ленина'.
В Москве выпал первый снег. Он не размок, как в нынешнее время, а лежал на тротуарах крепкой сахарной коркой.
Они прошли мимо Манежа, закрытого на реконструкцию, вступив в голый Александровский сад. Там, в маленькой круглой башне, от которой шел асфальтовый мост к недавно построенному Дворцу съездов, находились кремлевские кассы, и Фет поначалу думал, что им предстоит достаточно нудная и мрачная экскурсия по местным казематам.
Он ходил в Кремль только раз, совсем маленьким, и ничего не понял. Поскольку государство твердило, что Бога нет, то округлые здания с нескромными золотыми шапками теряли всякий смысл. В них было темно, и со стен смотрели какие-то вытянутые фигуры, вызывавшие подспудный ужас.
Это была эпоха, когда по телевизору регулярно, ближе к ночи, показывали кинофильм 'Чудотворная'. Там верующая старушка-изувер пугала внучка' какой-то старинной иконой, найденной во дворе бывшего монастыря, который экономная власть переделала под авторемонтные мастерские. Внучек пугался иконы до хрипа, и только пионерская организация с трудом объяснила ему, что это никакая не чудотворная, а просто старые краски, лишенные всякого художественного значения. Внучек опомнился, поехал в лагерь 'Артек', а бабушку посадили. Тогда же в телевизор залез какой-то симпатичный интеллигентный священник в рясе. Он, как честный человек, ушел из церкви из-за того, что при крещении младенцы простужались и начинали чихать. Фету почему-то нравился этот кошмар. Нравился бывший священник не оттого, что он бывший, а оттого, что за ним угадывалась, пусть и преданная, но тайна, нравились простуженные младенцы, кричащие 'Мама!' и 'У-а, у-а!!', когда их опускали в святую воду. Да и старушка-изувер из фильма внушала уважение, - внучек с красным галстуком был настолько мерзок в своей наивности, что его хотелось запугать, если вообще не удавить на этом красном галстуке. Сам Фет носил галстук в кармане, сдирая его с шеи сразу же после того, как покидал школу. Кумач от этого был вечно смят и захватан чернильными пальцами.
Тогда же в журнале 'Крокодил' стали появляться различные церковные сюжеты. Например, сидит Бог на небе и говорит своему секретарю: 'Если меня будут звать к телефону, то скажи им, что Бога нет!'. Или толстый батюшка сокрушенно вздыхает у пустой ванны: 'Что-то святая вода не течет! Придется вызвать водопроводчика!'. Авторы этих картинок, рассказов и фильмов, наверное, хотели что-то разоблачить, от чего-то отвратить и над чем-то посмеяться. Но достигали прямо противоположного результата. Во всяком случае, Фет после всего этого приобрел к подобным сюжетам неутихающий и растущий с годами интерес. Нарисованный Бог в журнале 'Крокодил' был уютен, расторопен и с хитрецой, с таким старичком можно было иметь дело, тем более что Фету всегда нравились дворники, а этот Бог, по-видимому, был списан именно с них. И оказывалось, что все это где-то рядом, что Бог не сидит на далеком облаке, а здесь, под окнами, метет метлой, посыпает зимнюю наледь песком, оберегая горожан от переломов, и вынашивает в голове надмирные, не доступные обычному сознанию планы. Фельетоны и насмешки были единственным каналом религиозного образования, тем более что мама скрывала от сына факт крещения и носила его крестик у себя в бюстгальтере. Власть скоро осознала свой промах, поняла, что все хулимое и ругаемое пробуждает к себе стойкий интерес. На разоблачение религии было наложено табу, о ней вообще перестали говорить, отделываясь на съездах дежурной фразой про научно-материалистическое мировоззрение. Делегаты, услышав ее, переглядывались и начинали красить яйца.
Но кремлевские башни никогда не ассоциировались с Богом, Фет думал, что в них жили цари, время от времени кого-то душившие и пускавшие в узких коридорчиках черную кровь предателей. Поэтому он весьма обрадовался, когда понял, что экскурсия по Кремлю не состоится. Мама искала что-то другое и вскоре нашла.
Справа от касс, ближе к крепостной стене, располагалось небольшое казенное помещение без всякой вывески. Мало ли что может быть при башне за узкой дверью, например, какая-нибудь подсобка с ведрами и растрепанной метлой. Однако за этой дверью оказалось довольно чисто. В круглом окошечке сидел аккуратно одетый молодой человек непроницаемо-серого вида.
- Вот! - и мама выложила из сумки злополучное письмо.
Непроницаемо-серый, взглянув на конверт, сделал в тетради, лежащей перед ним, какую-то пометку карандашом.
- Нам можно идти? - спросила мама.
Молодой человек еле заметно кивнул, не сказав ни слова.
Они вышли на свежий воздух.
