раз попрошу, чтобы начальник вас прописал'. А Фрося дала ей с собой иконку преподобною Онуфрия. Приходит она в милицию, а там прям плач стоит - никого не прописывает. Он всех гонит. Орет на многих. Ну, тут Настенькина очередь доходит, а уж она ни жива ни мертва... Вдруг он улыбнулся: 'Ты, - говорит, - что так волнуешься?' - 'А вот, - говорит, - ко мне тетя из Туркестана приехала, боюсь, не пропишете'. И прописал! На две недели или на месяц. И мы спокойно восседали в зале выборов. И даже выбирали кого- то... Кончились наши две недели, и поехали мы опять в Москву. И опять без прописки мыкались... А тут приснился мне наш Батюшка. Будто я стою на лесенке, а там наверху икона Божиеи Матери, а он мне говорит: 'Молись, молись... Это Одигитрия, Она все дела устраивает...' И вот одна знакомая старушка профессорша Боборыкова говорит: 'Около нашей дачи школа новая строится. Поезжайте туда, живите у нас на даче. Может быть, на работу в школу вас возьмут и пропишут'. Поехали мы туда, поговорили с директором. 'Давайте, говорит, - давайте! Нам очень нужны работники! И счетный нужен, и технический. По хозяйственным делам человек'. И прописал он нас постоянно. А потом в Тайнинку его перевели, и мы с ним туда. Комнату нам дал большую, и жили мы расчудесно. Всю войну там прожили. Только бомбили там ужасно. Там вагонный завод со школой рядом, все в него метили. Но так и не попали. А как бомбежка, мы с Фросей сидим в коридоре и молимся. И все учителя к нам жмутся. Тут все за Бога взялись... Директор очень Фросю ценил. Во всем с ней советовался и в какую краску классы красить. Всюду ее с собой возил. Была она у него правая рука... Четыре года нас в отпуск не отпускал... Так там мы и жили до сорок шестого года вместе... А вот тут, в рамке, это наша обитель. Какая она была... Ворота, тут куполок... Видишь, под ним икона... А там дальше - собор. Его в десятом году освящал митрополит Трифон... А жили вот в этих, в соседних домах. Их Великая Княгиня в восьмом году, когда они с Батюшкой обитель открывали, купила у одной старушки. Так все, пять домов. Сначала у них одна всего с Батюшкой сестра была, Батюшкина какая- то сотрудница, а потом понемножку стали набирать сестер. К восемнадцатому году уже нас сто пять было... Тут в соборе беседы были духовные - митрополиты, архиереи участвовали... Ставили стулья в соборе, по лавкам народ и сестры... После вечерни воскресной... И тут проповеди читались, объяснения молитв... Такая у нас была духовная жизнь, это в честь Марии. А больница и все прочее - это в честь Марфы... А здесь Батюшка сфотографи-ровался на своей квартире обительской. В скуфье вот на этом самом кресле сидит. Вот как-то уцелело кресло его и еще один вот этот молочничек. ММОМ - Марфо-Мариинскяя обитель милосердия.. У нас вся такая посуда была... А кресло это так тут у него и стояло у окна. Сидит он на нем, бывало, старенький, а скуфья упадет и в ногах где-нибудь лежит. 'Батюшка, - скажешь, - скуфья упала'. - 'Ну, вот, - скажет, - хоть скуфья смиряется, коли я не смиряюсь...' А это - церковь здешняя деревенская, какая она была. Сейчас-то вон погляди в окно, теперь что осталось - уголок один. Вон там в нише-то, ты, наверно, разглядишь, я-то уж не вижу, там икона еще - Деисус... Как ее не выбили? Это чудо. Как тут престольный праздник - на Покрова и на девятую пятницу, так ребята пьяные начинают с утра в нее кирпичи швырять. А выбить не могут. А за ними и мальчишки маленькие... Только она пока не поддается... И так вот два раза в год тут празднуют. А ведь она - красавица была, погляди-ка. По проекту Казакова. До тридцать третьего года тут служили. Только уж тогда Батюшке ходить в нее запретили. Говорят, дескать, вы приходите, благословляете всех. Чтобы этого не было. Народ вас тут встречает, вы опасный человек.. Он только что ходил по будням, лишь бы причаститься и помолиться. Чтобы никто его не видел. А народ к нему ходил все равно. У кого корова телится, у кого - что. Почитали его. Вот и на могилу к нему до сих пор все идут и идут. Уж мы и не знаем, кто, а все идут. А тогда ему НКВД тут и шагу ступить не давали... Они ведь, было дело, и меня вербовали. Еще в Тайнинке, в школе ко мне явились. Раз приходит ко мне директор школы и говорит: 'Вам надо зайти в Красный уголок'. Я удивилась, иду. Там сидят двое. Иван Тимофеевич и Николай Александрович. 'У вас фамилия, - спрашивают, - немецкая?' - 'Наверное, говорю, - немецкая. Только у меня вся родня русская. И бабушка была русская. Не знаю, почему такая фамилия'. - 'Ну, - говорят, - как вы здесь живете? Может быть, вам трудно? Мы могли бы вам комнату в Москве дать. Картошкой вас обеспечим. А то ведь сейчас голодно'. - 'Спасибо, - говорю, у нас все есть. Живем очень хорошо. Всем довольны'. - 'А то, - говорят, вы для нас самый подходящий работник...' - 'Нет, - говорю, - я и тут на хорошей работе'. - 'Ну, - говорят, - мы вам еще будем звонить'. И позвонил мне этот, Иван Тимофеевич. Назначил мне свидание в метро 'Дзержинская'. Встретились мы с ним, и ведет он меня прямо на Лубянку. 'Куда вы меня ведете?' - 'А вы, - говорит, - не бойтесь'. Входим в парадное. Там у них ковры. Зал, стол во всю длину, стулья. Роскошь - зеркала, красивая обстановка. И виден ряд комнат. И там слышу крик. Кричит кто-то на кого-то. Ну, думаю, сейчас мне тоже будет... И у меня тут со страху сделалось расстройство желудка... Ну, а потом открывается дверь, и выходит Николай Александрович, этот - в военной форме. Приглашает в комнату. Там кровать такая аккуратненькая. Сели. 'Вы знаете что-нибудь о Марфо-Мариинской обители?' - 'Не только знаю, я там жила'. - 'Что же вы нам об этом не сказали?' - 'А вы не спрашивали'. - 'Вот вы и напишите нам, что знаете об обители, о Батюшке, о Великой Княгине'. - 'Это было такое дело, так людям помогали, - говорю. - Жаль теперь нет...' - 'Мы сами знаем'. - 'Ну, а знаете, так чего же вам писать?' - 'А вы все-таки напишите...' А потом стали меня таскать, стали назначать дни. 'Вот вы работаете в школе, последите за учителями, что они говорят'. - 'Что я - шпионка?' Обиделись: 'Что это значит - шпионка?!' А потом он, главный-то, уехал куда-то, который меня допрашивал. И он говорит: 'Будет у вас Иван Тимофеевич временно'. Один раз назначил мне Иван Тимофеевич свидание в Александровском саду. Сели на лавочку. 'Мы вас, - говорит, - еще не спрашивали про деревню Семеновку. Какое у вас знакомство с семеновскими?' Ну, я и говорю: 'Они наши благодети были. Близкие нашей обители...' А он: 'Почему вы все молчите? Все из вас надо выжимать...' Ну, а потом я уже уехала сюда, к Батюшке. А они долго в школе интересовались, куда я делась... А вот это фотография - Великая Княгиня. Тут уже она вдовой. Это Батюшке был подарок: 'Елизавета. Память совместных трудов. 1904/5' Она ведь была принцесса Гессенская, внучка королевы Виктории... А когда еще совсем молоденькой девочкой была, там у себя в Германии, с детства она все стремилась помогать бедным. Ее прапрабабушка была тоже Елизавета совершено необыкновенная. Она нищих любила, чудеса творила. А наша Великая Матушка очень много слышала об этой прабабушке, и вот с детства она тоже хотела служить бедным, главное, больным. А тут она девушкой еще была, и во дворце у них там мальчик, брат ее маленький, из окна выпал и разбился на смерть. Так она первая подбежала и на руках его окровавленного несла... И вот уж тут она окончательно себе обет дала не выходить замуж, а помогать бедным... А государь наш был друг ее отцу, Федору. И вот говорит он своему брату Сергею Александровичу: 'Поезжай, сватай у герцога Федора дочь Елизавету'. А Сергей Александрович тоже уже решил не жениться, но он не имел права отказаться от воли государя. Поехал он туда. Он приехал и поговорил с отцом. А герцог ему говорит: 'Это я не могу решать, поговорите с ней самой'. И вот они решили, Сергей Александрович с Елизаветой, чтобы не обидеть государя и не разбить их дружбу с императором всероссийским, и она, жалея отца, согласились на то, что они будут муж и жена только для дома Романовых и для народа... А так будут хранить жизнь девственную. Она приехала сюда, и брак этот был совершен... Теперь они поселились во дворце в Кремле... А он был московский губернатор назначен. Тогда существовало это подпольное, у которого было решение убить Сергея Александровича. Его почему-то не любили... Или уже начиналось это, чтобы уничтожить весь дом Романовых?.. А Великая Княгиня получала такие письма, чтобы она с ним не ездила... Потому что ее убивать не хотят, она делала много добра для народа. А она все время нарочно с ним ездила, оберегала его. Ну, в один прекрасный день - как раз они должны были куда-то поехать в коляске, две лошади, кучер их постоянный - и уже сели в коляску. . Вдруг она говорит: 'Ах, я забыла что-то...' Платочек там или еще какую-то мелочь... И побежала. И в это время случилось... Был убит и кучер, и лошади. Она только кусочки подбирала... И палец с обручальным кольцом нашла
Потом ходила к нему в тюрьму. Говорит: 'Зачем вы это сделали? Убили человека..' А он ей ответил: 'Это не мое дело. Это мне приказали'. Она тогда написала Николаю, просила простить. А Государь ответил ей, что помилование никогда не дается убийцам, кто убил из дома Романовых, и он ничего не может сделать... Его повесили потом или там - не знаю. И тут уж она сразу решила, что нужно начать какое-то дело... Вот поехала она в Орел. А она была шеф Черниговского полка, который там стоял, в Орле. А Батюшка наш был военным священником этого полка... И он уже был священник знаменитый, он там особенно отличился. Родился-то он в Воронеже, в Воронежской губернии в семье сельского священника. Потом, кажется, на врача учился, а потом сразу повернул на священника. И вот он уже был в Орле, как-то во сне ему явился Святитель Митрофаний и ангел. Святитель говорит ему: 'Стой и жди. Сейчас придет к тебе Божия Матерь'. Он, конечно, на колени, и явилась ему Богородица и говорит: 'Ты должен выстроить церковь во имя Покрова...' И все ему подробно объяснила, какое устройство должно быть, где какие иконы... И вот он сделал
