Батюшкой, гроб в гроб... Вот и осталась я тут одна... А Батюшка еще при жизни говорил: 'Я после смерти вас не оставлю. Буду иметь дерзновение у Господа. Буду о всех о вас заботиться...' Это ему Матушка Великая всех поручила, когда ее арестовывали... В восемнадцатом году. Приехали они в обитель во Вторник на Пасху, в третий день. 'Мы должны вас увезти'. Тут сразу вся обитель узнала, все сбежались. Она попросилась у них помолиться. Разрешили. Пошла она в больничную церковь. Батюшка к ней пришел. Сестры окружили... 'Ну, - эти говорят, - надо ехать'. А сестры тут: 'Не отдадим мать!' Схватили ее руками. А они говорят Батюшке: 'Мы ведь посланные. Мы должны это сделать, чтобы хуже не было...' Посадили ее и сестру с ней, келейницу ее Варвару... Она говорит Батюшке: 'Оставляю вам моих цыпляток...' Была она и мать, и друг, и настоятельница была мудрая. И молитвенница особенная. Стояла, как изваяние, не шелохнется. Сколько раз в церкви заплаканную ее видела... И повезли ее... И сестры бежали за ней, сколько могли... Кто прям падал по дороге... А я тут как раз пришла к обедне. Слышу, диакон читает ектенью и не может, плачет... И увезли ее в Екатеринбург, с каким-то провожатым и Варвара с ней. Не разлучилась... Потом письмо нам прислала, Батюшке и каждой сестре. Сто пять записочек было вложено и каждой по ее характеру. Из Евангелия, из Библии изречения, а кому от себя... Она всех сестер, всех своих детей знала... И потом еще посылка от нее пришла - булочки какие-то нам всем... Говорят, потом их всех в шахту бросили. А Варваре сказали: 'Вас мы не хотим бросать. Вы к ихней фамилии не принадлежите'. А она им: 'Как с Матушкой поступаете, так и со мной...' Не разлучилась... А еще говорят, что в Святой Земле, в монастыре нашем, русском, есть гроба их серебряные - Матушки Великой и Варвары... Там она и легла, где хотела... А Батюшка еще Фросе во сне говорил: 'Не тревожьтесь ни о чем. Все у вас будет в достатке'. Я вот пенсию не получаю, хоть у меня стаж сорок лет... А живу - и никакой нужды... Дрова мне добрые люди бесплатно привозят... Огород копают, все сажают... За электричество с меня денег не бepут... Хлеба всегда принесут, молока... И деньги присылают... Мне тут один из города, из собеса, пришел воды напиться: 'Что-то, говорит, - я вас не знаю. Вы пенсию получаете?' - 'Нет', - говорю. 'Как так?' - 'А вот так...' - 'Я вам могу выхлопотать'. - 'А мне, - говорю, она не нужна...' Так и живу тут, как Батюшка мне благословил, до смерти... А летом тут у меня народу много... Сестры бывают наши - Даша, Мария, Нина, Анна... Приезжают хоть на денек к Батюшке на могилку. Дети его духовные из Москвы, из Орла - каждый год... Да мало уж нас в живых сестер-то осталось, штук, наверное, двадцать... Батюшка нам так сказал: 'Здесь у вас маленькая обитель. Всех, кто приходит к вам, принимайте...'
Господи, до смерти моей не дай мне забыть - курчавые облака, небо, распахнутое над лугами и дальним лесом, речушка Малица, толпа старых берез с тучей птиц над ними, грачиное 'Р' над полуброшенной деревней, развалины церквушки, избушка Батюшки, его огород, где он копал картошку, его ель, которая так разрослась, его обительское кресло с потертой бархатной подушкой, кивот с безыскусными украшениями, лампадки, бумажные сытинские иконки, Святитель Митрофаний, Преподобный Онуфрий с бородою ниже колен, Преподобный Серафим согбенный и в такой же полумантии, как у Батюшки, и фотографии, фотографии - удивительное Батюшкино лицо, Великая Матушка с прямым носом и тонкими губами, Валентина Сергеевна, Батюшкина Матушка, Фросенька с цветами, и вечером тоненький голосок: 'Се Жених грядет в полунощи...' и самоя Матушка Надежда, и как она провожала меня, как мы шли с ней через рожь, и как она потом стояла возле кладбища, где Батюшкина могилка, худая и прямая, со своим посохом, и как смотрела мне вслед, и как я, уже не различая черт ее лица, все еще чувствовал на себе ее взгляд несказанной доброты и кротости - все, что осталось в этом мире от Марфо-Мариинской обители милосердия.
июнь-июль 1971
Нет, нет, он не забыл, не забыл...
А я?..
А мне?...
А у меня?...
Да и откуда ей взяться, вере-то?
Елка на Рождество?
Куличи на Пасху?
Блины на масленицу?
В марте жаворонки?
И там где-то далеко-далеко моя няня - не Матрена - та, первая... И вынос Плащаницы... И слеза катится по рябой щеке...
Ах, зачем вы прогнали ее?..
Зачем не разбудили меня к Заутрене?..
Может быть, жизнь моя, вся моя жизнь пошла по-другому?..
Поздно теперь, поздно!
Чего и вспоминать...
А я. и вера-то Твоя, вера-то вся ваша - вое равно лазейка, все равно -- сердобольная ямочка.,.
Нет!
Нет!
Не хочу!
Не хочу сердобольную ямочку!
Дави меня!
Дави!..
Слышишь?
Ты слышишь ?!
Не хо-чу!...
А субботним утром, в канун Троицына Дня длится в церкви бесконечная вселенская панихида Ясные снопы свечей, разноцветные блики лампадок, женские вздохи, приглушенное всхлипывание, дребезжащее старушечье 'по-ми-ии-луй', шелест записок с именами и монотонные голоса, изредка чуть возвышаемые на слове 'новопреставленного'.
И вот из этого полушепота, из этой полумглы вырвался, взмыл к самому куполу четкий голос иерея:
ЯКО ТЫ ЕСИ ВОСКРЕСЕНИЕ И ЖИВОТ И ПОКОЙ УСОПШИХ РАБ ТВОИХ:
ПРАВОСЛАВНЫХ СВЯТЕЙШИХ ПАТРИАРХОВ,
ПРЕОСВЯЩЕННЫХ МИТРОПОЛИТОВ,
АРХИЕПИСКОПОВ,
ЕПИСКОПОВ,
АРХИМАНДРИТОВ,
ПРОТОИЕРЕЕВ,
ИГУМЕНОВ,
ИЕРОМОНАХОВ,
ИЕРЕЕВ,
ДИАКОНОВ,
КЛИРИКОВ,
И ВСЕХ СВЯЩЕННИЧЕСКОГО,
МОНАШЕСКОГО
И КЛИРИЧЕСКОГО ЧИНА,
БЛАЖЕННЫХ СОЗДАТЕЛЕЯ СВЯТАГО ХРАМА СЕГО,
СЛУЖИВШИХ В НЕМ БРАТИИ НАШИХ,
И ВСЕХ РАБОВ ТВОИХ ПЛОДОНОСИВШИХ И ДОБРОДЕЯВШИХ
В СВЯТЕМ И ВСЕЧЕМ ХРАМЕ СЕМ,
И ВО ВСЕХ СВЯТЫХ ТВОИХ ХРАМАХ И ОБИТЕЛЕХ,
ВО ВСЯКОМ НАЧАЛЬСТЕ И ВЛАСТИ
И СЛУЖЕНИИ БЛАГА РАДИ ОБЩАГО ПОТРУДИВШИХСЯ,
МИЛОВАВШИХ НИЩИЯ,
ПОСЕЩАВШИХ БОЛЬНЫЯ,
ЗАСТУПАВШИХ НЕМОЩНЫЯ,
ПОДВИЗАВШИХСЯ ЗА ПРАВДУ,
СКОНЧАВШИХСЯ В ПЛЕНЕНИИ И ЗАКЛЮЧЕНИИ,
В ГОРЬКИХ РАБОТАХ, В РУДАХ,
В УЗАХ И ТЕМНИЦАХ,
