Марьи, младшей сестры Павла. Она-то и сказала ему, что князь в те роковые сутки из столичного особняка никуда не отлучался.
Мы миновали пять-шесть комфортабельных барских домов, пару магазинчиков и останавились на углу, где примостился небольшой опрятный трактирчик.
Пожалуй, мне не хватит красноречия и литературного дара живописать словами, то наслаждение или, я бы даже сказал, райское блаженство, которое я почувствовал, шагнув с промозглой и ветряной улицы в тепло уютной портерной, где за невысокой, но чистой стойкой бородатый хозяин этого питейного заведения разливал довольно темное пенистое пиво всем желающим с монетами в тугих кошельках.
Уже за дубовым столом, с деревянной кружкой в руках, в которой пенилось горькое пиво, я вспомнил о своей простуде, которая одолевала меня весь вечер, и закашлялся, сделав несколько глотков. Пиво оказалось добрым, но холодным.
- Плохо дело, - заметил японец. - Надо бы домой возврашаться!
Я запротестовал:
- Ни за что, - так как собрался раскопать в особняке Родиона Михайловича нечто чрезвычайно важное, хотя вряд ли смог бы членораздельно сказать, что именно!
- Вы больны! - настаивал Кинрю, мне нечего ему было возразить, и все же я продолжал упорствовать. В моем кабинете хранилась тинктура, оставленная мне на память. Я был уверен, стоит мне только проглотить пол-чайной ложечки этой сладковатой жидкости, и все мое нездоровие снимет, как рукой. Но, к сожалению, лекарство моего друга Алексея Лунева, спасшего мою жизнь под Лейпцигом, пылилось в домашнем шкафу, рядом с той самой потайной дверью, прикрытой коричневым гобеленом.
Минуты шли, наконец, трактир почти опустел. Только один лохматый, помятого вида пьяница храпел под лавкой.
- Закрываемся, - сказал хозяин в длинной суконной чуйке.
Мы не стали спорить с трактирщиком и мирно удалились под дождь.
- До чего же я не люблю такую погоду! - воскликнул я, поднимая воротник. Кинрю ничего не сказал, только улыбнулся, мягко и как-то снисходительно.
'Вот еще, самурай!' - сердито подумал я, однако, признав, что и масонам не чуждо ничто человеческое.
- Надо Ваньку Беззубого найти, - придумал я. - Он с замками справляется только так!
- Где же его теперь сыщешь? - удивился Кинрю. - Он поди давно на съезжой.
- Увы, - согласился я. Медведев при нашей встрече, тоже обмолвился, что видел Беззубого в полицейском участке.
- Я помогу, вам, Яков Андреевич, - задумчиво произнес Кинрю. Отмычки-то и при мне имеются. - Японец вообще никогда не переставал меня удивлять. Мне было известно, что он у себя на родине принадлежал к довольно древнему и известному роду и владел основными дисциплинами ниндзюцу, или, как он сам говорил, добродетелями. Он никогда их мне не открывал, словно сам был связан клятвой, не менее древней и страшной, чем моя. И, тем не менее, иногда применял свои искусства на практике. Кинрю прекрасно владел холодным оружием и умел быть невидимым, как никто другой. Но вот про отмычки я слышал впервые.
По мокрому тратуару мы вернулись обратно, в переулок, именуемый Полторацким. Вновь встречаться с привратником нам не хотелось, поэтому калитку мы обошли стороной и нырнули прямо в парадный подъезд.
- Яков Андреевич, вы бы посмотрели на улице, пока я тут... - Кинрю опасливо оглянулся по сторонам. Я признал справедливость его слов и занял свой пост у фонаря, излучающего неяркий свет. Улица оказалась на диво пустынной, ни одного прохожего вогруг. Только прошмыгнул какой-то солдат во фризовой шинели и скрылся с глаз, словно растаял, как призрак.
- Готово, - шепнул японец, и мы наощупь стали пробираться по дому.
- Темень-то какая, хоть глаз выколи! - заметил я, обо что-то споткнувшись и едва не вытянувшись на паркетном полу.
- Надо свечу зажечь, - ответил Кинрю. Постепенно глаза привыкали к темноте, и я рассмотрел на низком угловом столике подсвечник с застывшей, почти новой свечей, которую мне удалось разжечь практически без труда.
Вспыхнул пляшущий огонек, отбрасывающий тени на стены, украшенные римским орнаментом. Кинрю засмотрелся на огромную скульптуру грифона.
- У вас, европейцев, - промолвил он, - испорченное воображение.
Я усмехнулся:
- Неужели мне стоит воспринимать твои слова, как оскорбление?
- Нет, - Кинрю покачал головой. - Скорее, как констатацию неопровержимых фактов. - Он рассуждал с превосходством представителя древней цивилизации, убежденного в собственной правоте. Мне не хотелось с ним спорить, поэтому я смолчал.
Кинрю продожал высказывать свое мнение:
- Туловище льва, орлиная голова, крылья! - японец пожал плечами. Это же чудовищно!
Наконец я не удержался:
- По-моему, это скорее восточные традиции, чем западные.
Кинрю ничего не ответил, но мне показалось, что мои слова его не убедили.
Я начал обыскивать книжные полки, а Кинрю взялся трясти шкафы, столы и письменные принадлежности. Постепенно я переключился на гардероб, а затем вышел на винтовую лестницу, которая вела в будуар. Я со всех сторон осмотрел старинную картину в массивной тяжелой раме, рассчитывая найти что-нибудь вроде скрытого тайника. Однако картина оказалась обыкновенной репродукцией Ван Дейка в духе барокко. Горячий воск больно капал мне на ладони, поэтому я поставил подсвечник на круглый столик и зажег два светильника. Комната сразу же преобразилась.
Вошел Кинрю:
- А если нас заметит привратник?
- Я думаю, он давно уже спит мертвым сном, - легкомысленно отмахнулся я от него.
Кинрю не стал спорить, а только сделал задумчивое лицо и оставил меня изучать будуар предпологаемого убийцы в одиночестве. Однако я так ничего и не обнаружил в этом интимном помещении, куда, как я догадывался, Радевич и водил легковерную Татьяну.
Я покинул будуар и взялся за обыск зеркальных площадок на лестнице. Кинрю тем временем осматривал бельэтаж. Мне пришло в голову присоединиться к нему, и я поднялся на второй, парадный этаж особняка. Мы все перевернули вверх дном, но так ничего и не обнаружили. Дело осложнялось еще и тем, что, в общем-то, ни один из нас даже смутно не представлял, чего же он ищет. Но чем не шутит лукавый?!
- Не может быть, чтобы мы ничего не нашли, чего-нибудь, что доказывало бы, что Радевич - преступник! - Я просто негодовал.
- Если ваши предположения верны, - уверил Кинрю, -Мы обязательно, что-нибудь отыщем. А если - нет, то... -он развел руками. Я вспомнил, что в скором времени Кутузов потребует от меня отчета, и вздохнул.
- Не расстраивайтесь, - Кинрю не привык к тому, чтобы я терял надежду. - Вы обязательно что-нибудь придумаете!
Мне бы его уверенность!
Я с новыми силами ринулся обыскивать особняк. В итоге в доме не осталось ни одного нетронутого места. Мы осмотрели четыре спальни, библиотеку, столовую, комнату для прислуги, которая, к нашему счастью, пустовала. Видимо, хозяин, ввиду своего отсутствия, отправил всех девушек и лакеев в свое заглазное имение, в котором не жил. Проверили парадный зал и гостиную. Оставался только флигель с привратником, но туда заглянуть я все-таки не осмелился.
Я присел на диван, чтобы передохнуть. Кинрю пристроился рядом, почитывая 'Сенатские ведомости', которые взял со стола. Уродливый грифон теперь он и мне казался уродливым -смотрел на меня своими пустыми глазницами. Вид у него был какой-то неестественный. Я подошел поближе и поднес к скульптуре свечу. Мне показалось, что от львиного туловища немного отходит голова.
