не то что не учился с ними, но и рядом находиться не мог. Основные вопросы, сквозившие в письмах и телефонных разговорах, - что я за самозванец и как посмел нарушить целостность группы. В ответ я рассказывал оправдательную историю про оставленные на берегу Аральского моря записки. Герои выслушивали меня с недоумением - по их памяти, на протяжении учебы никто из них не обнаруживал склонности вести дневниковые записи. Татьяне вообще пришло в голову, что я работник органов и состряпал текст путем слежки. Единственный, кто не задавал никаких вопросов, так это Гриншпон. Чтобы поиметь экземпляр с моей подписью, он прилетел аж из Канады. Он, собственно, и открыл серию встреч. После него у меня побывали почти все герои. Они приезжали по двое, по трое. Максимально им удалось сойтись вдесятером. Это было что-то!
- Какие были заповедные лета! - вздыхал Усов.
- Сейчас не хуже! - уверяла Татьяна.
Все сходились на мысли, что выход книги возродил группу, придал ей новую жизнь. Век бы больше не встретились таким полным составом. В конце концов меня навечно зачислили в состав 76-Т3.
Когда страсти вокруг книги улеглись, на меня вышел сенатор, фамилии которого называть не буду. Он приехал на мини-вэне 'Chrysler Grand Voyager', оснащенном проблесковым маячком синего цвета и прицепом для перевозки лошадей. Не выключая мигалки, сенатор пригласил меня в гости.
- Дело в том, - сказал он, выставляя машину в режим cruise control, - что с Артамоновым мне довелось едать из одного 'Чикена'. Я бы не объявился, не будь у книги предисловия. Проведя со мной отрезок времени, Артамонов тоже оставил рукопись и уехал.
- Что это может значить?
- То, что рукопись ему не нужна.
- Странно.
- Ничего странного. Такой он человек. А будь другим, я не стал бы вас беспокоить.
Сенатор жил в желтом доме на окраине поселка Крупский-айленд. Строение являлось центром усадьбы, сплошь засаженной нездешней растительностью. Семья сенатора состояла из жены Шарлотты Марковны, неугомонной светловолосой дочки, домработницы тети Пани, собаки по кличке Бек и негритянского мальчика Дастина двенадцати лет, который вернулся верхом на пони с объезда плантаций, вручил дамам по букету диковинных цветов, пересел на мотоцикл и уехал в третий класс гимназии.
Сенатор владел печатной фабрикой и рядом крупных изданий. Телефон не смолкал ни на минуту, к дому без конца подъезжали машины. Сенатор в синей солдатской майке решал неотложные вопросы и вновь возвращался к беседе.
Я пробыл у него достаточно долго. Он показал мне хозяйство Дастина с системой подземного подогрева и баню по-черному, куда мы не замедлили отправиться. Угостив этой преисподней, сенатор пригласил меня в беседку. Шарлотта Марковна принесла квас из березового сока на клюкве.
Чувствовалось, что все в этом семействе живут душа в душу, как взаимно простые числа. Но ощущение, что на степенности быта лежит отпечаток тайны, не проходило. Если они улыбались, то сдержанно, если смеялись - то не громко.
Пошел дождь. Мы уселись у камина. На столике были расставлены каменные шахматы. Дастин играл сам с собою. Он передвигал фигуры и сверял ходы по компьютеру.
- Я люблю ездить в разные страны в такую погоду, - пояснил он свою скуку.
Прощаясь, сенатор протянул мне папку с надписью 'Отчет о проделанной работе' - второй том записок Артамонова.
- Думаю, что он уже не вернется к бумагам, - сказал сенатор. - А мне хочется, чтобы книга вышла.
В поезде я уселся за рукопись. Она открывалась эпиграфом: 'Нас метила жизнь, как режиссер метит романтическими штрихами тех, кого убьют в конце, как лесник метит деревья на сруб. Суд не оправдал надежд, и они были приговорены к высшей мере - любви'.
Дальше шел рассудительный текст: 'Который год в раздумьях - писать книгу или нет. Как представишь, какой песчинкой она будет среди мириад так и не изменивших мира произведений - становится трезво и холодно. Но, перечитывая Набокова, Камю, Сартра, опять и опять приходишь к мысли сотворить что-нибудь понятное. Так что же меня останавливает? Я чувствую, что моя философия не будет удовлетворена написанием книги. Тайны бытия, терзающие меня, так и останутся тайнами. Выходит - зачем писать? Но зуд продолжает иметь место. Странно, что он не может пройти так долго. А может, в процессе творчества и происходит развязка? Жизненный путь многих писателей - тому свидетельство. Ежедневно на Земле рождаются и умирают тысячи людей. Среди них время от времени появляются и исчезают писатели. Для чего человек пишет книгу? Нравственность существует сама по себе - книги ничего в ней не меняют, культура развивается по собственным законам. Написать книгу для того, чтобы появилось несколько рецензий? Чтобы ее раскупили люди, с которыми автор не желает знаться? Для кого же он тогда пишет? Получается для себя. Это - его личное дело, наравне с клепто- и прочими маниями, то есть - болезнями. Или это из ряда естественных отправлений. Вот стоят на полке тысячи интересных книг, ну и что от того, что они стоят! Время от времени мы их читаем. Кто-то тешится диссертациями по ним, кто-то торгует ими, кто- то болеет собирательством. Но в принципе книги существуют сами по себе. Мы не содрогаемся от мысли, что вот, мол, были же люди! Писали такие вещи! Нет. Все обыденно. И полагать, что книга пишется во имя культуры наивно. Книга пишется - для равновесия души.
Особое место занимают книги, написанные в России. Хотя говорить о ее судьбоносности все равно, что проповедовать процессы образования базальтовых пород или настаивать на особенности облаков, ушедших за горизонт девятого июня. Меж тем жизнь идет, и мы принимаем во внимание трактаты протаранивших землю ледников, курсив и циничные высказывания наступающих пустынь. И поэтому не будем рассуждать о книгах. Книги - это природные явления'.
Мне стало понятно, что Артамонов сбрасывает рукописи, как кожу. Следуя его логике, я еще больше утвердился в мысли, что поступил правильно, опубликовав архив, найденный когда-то на побережье. Я был готов повторить содеянное. Жизнь давала мне карт-бланш. Мне пришлось сильно попотеть, приводя новые записки Артамонова к нормативной лексике. Поэтому название пришлось изменить, хотя 'Отчет о проделанной работе' больше соответствовало содержанию.
Глава 1. СТРАННЫЕ ПОВЕСТКИ
Выпускной бал факультета журналистики вползал в завершающую фазу. Под балом подразумевалось затянувшееся на месяц попоище, с которого время от времени срывались отдельные пришедшие в себя выпускники и летели из ДАСа на ФАК в надежде прокомментировать объяснительную. Или, выражаясь высоким штилем - защитить диплом.
С легкой руки журналистов выражение 'из ДАСа на ФАК' сделалось настолько расхожим, что вошло в разряд устойчивых языковых монстров типа 'из огня в полымя' или 'изо рта в рот'.
Для удобоваримости текста словосочетание 'из ДАСа на ФАК' расшифровать лучше сразу. ДАС - это аббревиатура унылого социалистического словообразования - 'Дом аспиранта и студента'. Другими словами, это международное общежитие Московского государственного университета. Улица Шверника, 19. В ДАСе, помимо своих, имели честь проживать люди из Лумумбария - Института дружбы народов им. Патриса Лумумбы, и студенты МГИМО. В канун и после ключевых мировых событий эти вузы быстрее других заполонялись посланцами дружественных режимов. Холодная война породила нашествие панамцев и кубинцев. Американская агрессия во Вьетнаме вызвала целое учебное цунами с полуострова Индокитай. Арабо-израильский конфликт насытил и без того пеструю толпу сирийцами и палестинцами. Ограниченный контингент снабдил общежитский анклав пуштунами и другими афганцами. Благодаря Пражской весне увеличился наплыв студентов из стран социалистического содружества. Кровавый сентябрь в Сантьяго, словно острым кетчупом, приправил чилийцами тех, кто уже притерпелся к морозам. Эфиопы и ангольцы обучались просто так, за красивые глаза. К ним относились снисходительно. География глобальной советской экспансии была представлена в ДАСе предельно широко. Утешало, что этому средоточию наций пока не приходило в голову построить собственную вавилонскую башню.
ДАС - это два белых крупнопанельных шестнадцатиэтажных 'титаника', летящих по Черемушкам галсом друг на друга. Это - 846 комнат, каждая из которых перенаселена десятком молодых и молодящихся людей, людей, подвизающихся на публичной ниве и мнящих себя радетелями человеческого многовеличия.
ДАС - это пункция улицы Шверника в области 19-го позвонка. Показательную пробу человеческого вещества для нужд обществоведения следовало брать именно в ДАСе.
ФАК - это факультет журналистики МГУ. Если говорить высоким слогом 'дурналет факультистики'. Так
