быть довольным тем, что я излагаю факты лучше других или дополняю то, что они пропустили по неведению'.
Дело, однако, вовсе не сводится к поправкам. На протяжении всего труда Страбон постоянно разражается филиппиками в адрес тех ученых, которых отличает яркая, живая манера изложения. С водой выплескивается младенец. Страбона, которого отличает деловой стиль, очевидно, раздражает всякая 'художественность', 'развлекательность' - они, по его мнению, только вредят тексту, лишают его серьезности. У тех, кто рассказывает мифы и сказки, цель проста - 'доставлять удовольствие и вызывать удивление'. Для оратора, поучает Страбон, главное иное - наглядность. Историк же должен стремиться прежде всего к истине. А о какой истине можно {51} говорить, например, у Гелланика - ведь у него 'всюду обнаруживается величайшая небрежность'. Или у Геродота и ему подобных писателей, которые 'болтают много нелепостей, уснащая свои рассказы небывальщиной, словно каким-то музыкальным мотивом или приправой'.
Справедливости ради надо заметить, что доверчивость Геродота вызывала нарекания еще за пятьсот лет до Страбона. Фукидид упрекал его за то, что он рассказывает о невероятных событиях, заботясь не об истине, а о том, чтобы произвести приятное впечатление. Но в течение пяти последующих веков все же авторитет Геродота оставался незыблемым, и старший современник Страбона, Цицерон, имел право назвать его 'отцам истории' - прозвище, которое утвердилось за ним навсегда.
'Я обязан передавать то, что говорят, но не обязан всему верить', провозглашал Геродот 14. Страбон формулирует свой принцип иначе: 'Там, где я имею свое суждение, я сообщаю то, что считаю правильным, где- нет, там называю источники, а где нет свидетельств, там и я умалчиваю'.
Поэтому нередко Страбон, раздраженный тем, что писатель некритически воспринимает те или иные сведения, вообще не упоминает его трудов, зачеркивая даже то ценное и оригинальное, что в них содержится. Неуловимая грань! И вот уже добросовестность оборачивается нудным педантизмом, строгость - сухостью, требовательность - придирчивостью, принципиальная оценка - брюзжанием.
Историков, которые пишут интересно и красочно, Страбон обвиняет в погоне за дешевой популярностью, в том, что они идут на поводу у читателей и слушателей. Поэтому скорее уж, с его точки зрения, можно поверить; поэтам - Гомеру и Гесиоду - или трагикам, рассказывающим о подвигах легендарных героев, чем Геродоту, Гелланику, Ктесию из Книда (V век до н. э.). В другом месте Страбон обвиняет этих историков в том, что они специально разукрашивают изложение мифами, чтобы удовлетворить читателей, питающих особую любовь ко всему необычному и чудесному.
Пожалуй, наибольший гнев Страбона вызывают соратники и спутники Александра Македонского, описывавшие его походы и завоеванные земли. Среди них бы-{52}ли и географы, и полководцы, и историки. Многое из того, что ими рассказано, вызывает сомнение. Но все же ученый Мегасфен оставил сочинение 'Индия', долгие годы служившее основным источником, знакомившим с этой таинственной для греков и римлян страной. Подробный отчет флотоводца Неарха о плавании из Индии в Переднюю Азию (от Инда до устья Евфрата) в 326 году до н. э. давал представление о неведомых прежде азиатских берегах. Экзотические сведения об Индии сообщил и Деимах, посол при индийском царе (III век до н. э.). Их Страбон аттестует беспощадно: 'Все писавшие об Индии в большинстве случаев оказывались лгунами, но всех их превзошел Деимах. На втором месте по выдумкам стоит Мегасфен. Онесикрит же, Неарх и другие помаленьку начинают бормотать правду. Мне довелось убедиться в этом, когда я писал 'Деяния Александра'' [раздел 'Исторических записок'].
Почему же в трудах ученых и писателей эпохи Александра Македонского столько ошибок и несообразностей? Страбон объясняет это двумя причинами. Во-первых, все они больше заботились о прославлении македонского вождя, чем об истине. А во-вторых, они ничем не рисковали, сообщая о самых невероятных явлениях: ведь речь шла о столь отдаленных районах, что никто ничего не мог ни проверить, ни опровергнуть.
Не щадит Страбон и географа Артемидора Эфесского. Этот ученый, живший на рубеже II и I веков до н. э., путешествовал по Средиземному и Красному морям и Атлантическому океану. В своем 'Перипле' он не только описал берега морей, но и указал расстояния между отдельными пунктами, поведал об обычаях разных народов, привел немало исторических сведений. Страбон высоко оценивал труд Артемидора, часто цитировал его, хотя и упрекал за отсутствие научного подхода (по мнению одного из исследователей, 'если бы труд Артемидора сохранился, слава Страбона в значительной мере померкла'). Тем не менее, когда Страбон уличает Артемидора в ошибке, он без стеснения называет его профаном, а в другой раз столь же резко заявляет, что 'его рассказы, соответствующие вкусам простонародья, никоим образом не заслуживают доверия'.
Из путешественников особое раздражение вызывает у Страбона Пифей из Массалии. Какими только язвительными эпитетами не награждает он смелого перво-{53}проходца! Пифей 'всегда обманывает людей', он - 'отъявленный лгун', его сообщения об областях за Рейном - 'сплошные выдумки'. Страбон решительно отказывается верить известиям Пифея о загадочной Фуле, подводя, так сказать, теоретическую базу: Фула - самая северная точка известной нам земли. А поскольку Пифея уличили в ошибках и неточностях, когда он рассказывал о давно уже исследованных странах, то совершенно очевидно, что он лжет, говоря о неведомых местах.
С наивысшим почтением Страбон относится к Гомеру. В соответствии с модой того времени географ обязан был высказать свое отношение к его творчеству. И Гомер, этот 'муж многогласный и многоученый', стоит по сути дела вне критики. Его Страбон защищает от упреков, нередко приводит в оправдание поэта различные чтения его текста и толкования комментаторов. Сравнивая очертания берегов, рельеф местности и т. п. с гомеровскими описаниями, Страбон ссылается на то, что 'нельзя допускать, чтобы в чем-то наши суждения противоречили суждениям поэта, принятым всеми на веру'. Гордясь своей объективностью, Страбон утверждает: 'Поскольку различные авторы говорят по-разному, я должен рассмотреть их точки зрения. Вообще пользуются доверием люди старейшие, опытнейшие и наиболее знаменитые. А так как Гомер в этом смысле превосходит всех, то и нужно разобрать его сообщения и сопоставить с нынешним положением дел'.
Посидония Страбон называет 'самым ученым философом нашего времени'. И это при том, что отношение к географической науке, цели и задачи, стоящие перед ними, абсолютно различны. По Посидонию, география должна объяснять мир, а не описывать его, т. е. быть физикой, а не хорографией. Страбону же явно не по душе, что Посидоний столь часто обращается к математике. Объясняя причины различных явлений, 'Посидоний много занимается изучением причин, подражая Аристотелю, - т. е. как раз тем, что наша школа [стоиков] избегает делать, поскольку причины - предмет довольно неясный'. Манера его изложения тоже чужда Страбону. И тем не менее он следует именно ему, когда излагает историю географии, общие проблемы этой науки, рассуждает о форме земли, расположении материков и океана, зонах земного шара. Упреков же Посидоний заслуживает разве что за излишнюю доверчивость. Он, например, {54} верит в реальность плавания финикийцев вокруг Африки при фараоне Нехо II (VI век до н. э.), о чем сообщает Геродот и что, тем не менее, как полагает Страбон (правильнее сказать, в чем не сомневается Страбон, ибо он редко колеблется в своих оценках!), является чистейшей выдумкой. Что же касается плавания в Индию Евдокса из Кизика, о котором подробно повествует Посидоний, то приговор Страбона категоричен: 'Вся эта история не особенно далека от выдумок Пифея, Евгемера 15 и Антифана Бергского. Но тех еще можно извинить, как мы прощаем выдумки фокусникам - ведь это их специальность. Но кто может простить это Посидонию, человеку, весьма искушенному в доказательствах, и философу?'
Заимствуя у Посидония многие сведения, Страбон, уличив его в нескольких неточностях, не в силах удержаться от язвительного замечания: 'Я не представляю себе, как можно доверять Посидонию, когда он рассуждает о неизвестных предметах (об этом он не может сказать ничего правдоподобного), если он и об известном-то говорит столь неразумно... Ему следовало бы в несколько большей степени заботиться об истине'. Это, правда, отнюдь не мешало Страбону на протяжении всей книги многократно (и с полным доверием) цитировать Посидония и даже использовать его аргументы в полемике с другими писателями и учеными. Излагая же знаменитый труд Посидония 'Об Океане', Страбон старается подчеркнуть наиболее спорные места, выискивая с мелочной придирчивостью все 'противоречивое', 'недостоверное' и 'невозможное'.
Но чаще всего на страницах 'Географии' мелькает имя Эратосфена. Разбору его сочинений и взглядов
