посвящены целиком первые две книги. Многочисленные цифры, извлеченные Страбоном из работ других авторов, он сверяет прежде всего с эратосфеновскими вычислениями. По мнению Страбона, Эратосфен - великий ученый. Он достоин наивысших похвал и особой критики. Именно потому, что своим огромным авторитетом как бы узаконивает неточности, ошибки и заблуждения.
Прежде всего Страбон недоволен тем, что Эратосфен отнюдь не благоговеет перед Гомером, даже более того - обвиняет того в недостатке учености, в поэтических вольностях и вообще не считает достойным внимания авторитетом. {55}
Конечно, осторожно замечает Страбон, поэту дозволено придумывать, сочинять то, чего не существует, но все же он не должен противоречить ни фактам, ни здравому смыслу. Гомер же точен и правдив, и потому именно он истинный основоположник научной географии, поскольку 'превзошел всех людей древнего и нового времени не только достоинствами своей поэзии, но и, как я полагаю, знанием условий общественной жизни. Он заботился не только об изображении событий, но и о том, чтобы узнать как можно больше фактов и передать их потомкам, старался познакомить с географией отдельных стран и всего обитаемого мира'.
'Нелепо было бы наделять Гомера всесторонними знаниями... В этом случае ты, Эратосфен, пожалуй, прав. Но ты не прав, когда отнимаешь у Гомера великую ученость и объявляешь поэзию сказками, в которых, как ты говоришь, разрешено выдумывать все, что годится для развлечения'.
В то же время Эратосфен чересчур снисходителен к таким не заслуживающим доверия лицам, как Пифей или современник Геродота историк Дамаст. Даже если в их сообщениях есть крупица истины, их все равно не следует цитировать, поскольку они - заведомые лгуны. 'Ссылаться же на авторитет Дамаста ничуть не лучше, чем пользоваться свидетельствами Антифана из Берги или мессенца Евгемера и прочих писателей, которых сам Эратосфен цитирует, чтобы высмеять их нелепую болтовню' (упрек, как видим, тот же, что и Посидонию). Многие неточности у Эратосфена проистекают от того, что он часто исходит из 'обывательских представлений'. И Страбон считает себя вправе заявить, что его задача - исправить ошибки прославленного предшественника, которого он, разумеется, безмерно уважает, но кому особенно доверять не решается.
Дело, оказывается, в том, что Эратосфен... не нашел себя. Будучи математиком и астрономом, склонный к точным наукам, а не к описательным, вроде истории или географии, он чувствовал всю важность и необходимость философского осмысления своих трудов. 'Он колебался между стремлением к философии и боязнью всецело посвятить себя этой профессии. В итоге философия сделалась для него чем-то посторонним, отвлекающим от основных занятий, или даже предметом забавы'. Несчастье Эратосфена в том, что он был 'математиком среди гео-{56}графов и географом среди математиков' и потому вызывал нарекания и тех и других.
Критикуя Эратосфена, Страбон, однако, делает это в основном чужими устами - прежде всего привлекая на помощь Гиппарха (особенно когда уточняются координаты и расстояния между отдельными районами и пунктами). 'Мне нечего добавить к его замечаниям', - объявляет Страбон. Замечания эти и в самом деле, как правило, справедливы, хотя бы уже по тому, что в III веке до н. э. почти совсем не знали ни Испании, ни Галлии, ни Британии, ни Германии, очень смутно представляли себе области к северу и востоку от Боспора, районы Кавказа и Каспия. Но Страбону хочется быть объективным. И он с гордостью указывает, что не только исправил ошибки Эратосфена, но и защитил его от нападок, в частности - того же Гиппарха, который, по мнению Страбона, слишком уж заядлый спорщик.
Что же касается Полибия, то он тоже исправляет Эратосфена - 'иногда правильно, а иногда сам впадая в еще большие ошибки'. Поэтому, хотя к Полибию Страбон относится с подчеркнутым уважением и во многом даже подражает ему, тем не менее он скрупулезно высматривает у него погрешности в описании Европы и Африки.
Почти сто страниц первых двух книг 'Географии' посвящены анализу и критике сочинений предшествующих ученых. Критике иногда серьезной, иногда мелочной и поверхностной. Как бы подводя итог этой части своего труда, Страбон заключает: 'Пока достаточно сказанного здесь о моих предшественниках - всех, кого я счел достойными засвидетельствовать мое право предпринять одинаковый с ними труд, требующий таких больших поправок и дополнений'.
В этой фразе - молчаливое предположение, что уж его-то труд абсолютно строг и научен и не нуждается в особых поправках. Верил ли Страбон в это? Вряд ли. Иначе он не написал бы зачеркивающей многие усилия фразы о том, что географы, и он сам в том числе, большую часть сведений получают из чужих уст, т. е. пишут на основании слухов - тех самых слухов, против которых было выпущено им столько язвительных стрел. {57}
СТРАБОН РАССКАЗЫВАЕТ
Честолюбие Страбона в конце концов было удовлетворено: он действительно написал книгу необычную - огромную, всеобъемлющую и, конечно же, полезную многим. Единственное, чего он не успел в жизни - увидеть ее в руках читателей. Издана она была, то есть переписана и размножена, - уже после смерти автора (как полагают, после 23-24 года н. э.).
Многие годы Страбон собирал материал, делал выписки, заметки. Все это на рубеже нашей эры (примерно около 7 года до н. э.) было аккуратно распределено по разделам и главам. Родилась книга. Правда, отнюдь не в окончательном виде. Огромное количество сведений и в самом деле относится к последнему десятилетию до н. э.: упоминаются сооружения, которые возводились именно в те годы, сражения и походы, явно описанные их современником,и т. п.
И вдруг... В семи разных местах произведения всплывает имя пасынка Августа - Тиберия, ставшего императором. Но это случилось ведь в 14 году н. э.! Может быть, это просто более поздние вставки, сделанные чужой рукой? Не очень-то похоже: рассказ о деятельности Тиберия и его сыновей органично входит в текст. Но есть еще более непонятные пассажи.
Вот автор подробно, чуть ли не как очевидец (все-таки он тогда, видимо, находился в Риме), повествует о гибели легионов под командованием Вара в Тевтобургском лесу (9 год н. э.) и о том, как Германик, племянник Тиберия, отомстил за это германскому племени херусков. 'Все они, - пишет Страбон, - понесли наказание и доставили молодому Германику блестящий триумф, во время которого вели самых знатных пленников', в том числе жену вождя херусков Арминия, который 'и теперь еще продолжает воевать'.
Триумф - и это установлено абсолютно точно -- состоялся 26 мая 17 года. Страбон описывает процессию так, словно наблюдал за ней непосредственно. Когда же он мог поведать о ней? В 20 году Арминий уже погиб. А в 19 году скончался Германик, о смерти которого упоминаний нет. Более того, специально подчеркивается, что дети Тиберия - Германик и Друз во всем помогают отцу. Итак, остается единственная дата - 18 год.
Ей вполне соответствует и другое сообщение - об {58} альпийских племенах, которых Тиберий и его брат 'в течение одной летней кампании заставили прекратить набеги, так что теперь идет уже 33-й год, как они живут мирно'. Покорение этих племен относится к 15 году до н. э.
Можно допустить, что в написанное сочинение педантичный автор не переставал вносить добавления, уточнения, поправки. Ничем иным не объяснить неожиданного замечания о мавританском царе Юбе II, который 'скончался недавно, и власть унаследовал его сын Птолемей', внук Антония и Клеопатры. Но Юба- то умер все-таки в... 22 году (!).
Так или иначе 'География' Страбона дает представление о мире, каким он виделся в начале новой эры. В сущности 'круг земель' был не так уж велик. 'Обитаемый', известный мир протянулся от Испании до Индии, от берегов Скандинавии до верховьев Нила у границ Эфиопии. Иными словами: римляне в I веке н. э. знали хорошо узкую полоску северного берега Африки, небольшую часть Азии (до Ганга и Афганистана), наконец, примерно третью часть Европы - до северного побережья Балтийского моря и Ирландии. Они не знали почти всей Восточной Европы, всего Дальнего Востока, Сибири, Средней Азии (кроме ее южных областей) и Китая. Они, естественно, не подозревали о существовании огромного материка в Западном полушарии. Но вполне доверяли авторитетным высказываниям ученых-греков, давно уже доказавших шарообразность нашей планеты.
Что же касается точных расстояний, размеров земель, то здесь царил полнейший хаос. Достаточно сказать, что Страбон, как и его современники, считал Африку менее крупным континентом, чем Европу. Британия казалась ему треугольником или вытянутым ромбом. Границы Европы исчезали в туманных северных морях и в бескрайних неведомых просторах Скифии и Сарматии.
Впрочем, 'бескрайние' - слишком сильный эпитет. 'Края' ойкумены, хотя их никто толком не видел,
