подозревают, а мне все верят, потому что я ни на кого не наговариваю и не жалуюсь.
- Вот и хорошо.
- И начальница довольна. Я ей относила вечером ключ, и она мне сказала: 'Будешь служить аккуратно, выйдешь в старшие, даром что молода'.
- Вы ей носите ключ?
- После смены, когда моя очередь.
- Ну вот и отлично, Анюта. А придет время - я вас сама о чем-нибудь попрошу.
-- Я все сделаю, я не боюсь.
Совсем шепотом прибавила:
- Я все думаю: вот возьму да и выпущу вас всех из тюрьмы, ей-Богу! И сама уйду с вами!
Так же шепотом Наташа ответила:
- Это просто не делается, Анюта. Выпустите - а нас всех опять переловят и вас тоже. И будет еще хуже прежнего. О таких вещах нужно много думать, а говорить сейчас не нужно.
Они разговаривали, по обыкновению сидя на корточках перед дверным оконцем, чтобы не устать и чтобы лица были ближе. Просунув голову в оконце, Наташа шепнула:
- Дайте я поцелую вас, Анюта. Спасибо вам. Потом мы с вами еще о многом поговорим. Ведь мы подруги, правда? Анюта просияла радостью:
- Правда. Вы мне все равно что родная сестра.
-- Ну вот. Я тоже вас сразу полюбила, и все наши вас любят. Вот увидите, Анюта, мы что-нибудь с вами придумаем. А пока - будьте очень осторожны! Чтобы ни-ни! Будто бы вы - наш враг! Понимаете, Анюта?
ТЮРЕМНЫЕ ЗАБАВЫ
По вечерам камера номер восемь забавляется новой игрой: на одну из каторжанок, которая повыше и посильнее других, набрасываются по двое или по трое и стараются быстро и ловко повалить ее на пол и связать длинными полосами, сделанными из простыни. Та, на которую набросились,- часто это бывает рослая и сильная Наташа,- должна отбиваться, но, конечно, не должна кричать; предполагается, что ее рот заткнут платком. Связав, ее укладывают к стене и смотрят, может ли она освободиться.
- Ну, конечно, могу! Вы, Маруся, опять не перекрутили узла! Вот я делаю руками так и так... подождите... вот еще так,- и теперь эта рука может легко выпутаться. Не сразу, а все-таки можно.
- Я не хотела делать вам больно.
- Вот глупости! И совсем не больно. Нужно же научиться.
Игра повторяется, теперь уже на новой жертве. На нее накидываются с двух сторон, хватают за локти, выкручивают руки назад, быстро связывают мертвым узлом. Она отбивается босыми ногами (чтобы не ударить больно), но ей связывают ноги у щиколоток и выше колен. Пока трое работают, остальные критически обсуждают быстроту и ловкость их действия.
- Все-таки долго, почти шесть минут! Нужно в три минуты, не дольше!
- Надя очень сильная, ее трудно. И очень отбивалась.
- Так и следует! А вы думаете, что кто-нибудь не станет отбиваться? И может быть, гораздо сильнее.
- Особенно - мужчина!
Снаружи легкий стук в дверь. Связанной быстро помогают лечь на койку, прикрывают ее одеялом, и все разбегаются по своим местам. Камера спит.
Через несколько минут дверное оконце открывается, и голос Анюты спокойно говорит:
- Ничего! Внизу дверью хлопнули, я думала - старшая идет. Уж очень вы шумели!
Дверца захлопывается, и игра продолжается.
- Знаете, Надя Протасьева, вы так больно меня ударили, что я чуть не закричала. Будет на руке синяк!
- А вы держитесь сбоку, чтобы нельзя было задеть вас ногой.
- Нужно повалить ничком, тогда не опасно!
- Если дать подножку...
Вопрос о подножке горячо обсуждается. Большинство высказывается положительно.
- Я думаю,- говорит Наташа,- что следует сначала набросить на голову наволочку. Тогда и отбиваться труднее, да и не видно, кто связывает.
Наволочка принята.
- Ну, теперь спать! Не забудьте о гимнастике.
Две девушки, неизменно выступающие в роли нападающих, так как они физически сильнее, от гимнастики освобождаются: и без того очень устали. Но завтра утром - непременно.
Гимнастика - общее увлеченье. И вообще полезна, и может всегда пригодиться в жизни. Староста камеры, Наташа Калымова, строго следит за точным выполнением всех номеров: перегибание корпуса, круговые движения, приседание - все по команде, хотя места в камере очень мало. И утром и вечером! Две недели опыта показали, что и мускулы укрепляются, и развивается ловкость. Даже самая слабая из заключенных, восемнадцатилетняя Елена, только в этом году осужденная на каторгу, больная легочным процессом, теперь проделывает все нужные движения шведской гимнастики и уверяет, что чувствует себя гораздо лучше и что по вечерам у нее не так повышается температура; она делает гимнастику только раз в день, утром. Одно плохо - у всех улучшился аппетит, а это в тюрьме очень невыгодно.
Все укладываются и, утомленные, скоро засыпают. Не спит только 'комитет', состоящий из двух 'вечных', Наташи и Маруси, и из чахоточной Елены, которой по ночам всегда плохо спится. Их койки рядом, и они шепчутся до полуночи. Если на дежурстве новая надзирательница,- они подползают к окошечку и шепчутся также и с ней: что-то обсуждают, о чем-то шепотом спорят, так, чтобы другие не слышали. Комитету поручены все дела, и он полномочен выносить решения по специальному делу без общих собраний.
Елена - секретарь. Она умеет писать мельчайшим почерком и хранить в памяти шифр. Ее записочки, свернутые в плотную трубку, можно легко спрятать во рту за щекой, а при опасности - проглотить. Ответные записки с воли читает только 'комитет'; затем записки рвутся на мельчайшие кусочки и исчезают в параше.
На койке, ближайшей к окну, спит с двумя детьми уголовная Марья Петровна, безответная и ко всему равнодушная.
Ее история в подробностях неизвестна,- нельзя о таких делах расспрашивать. Ее не сослали в дальнюю каторгу, а оставили в Москве, и через год истекает ее срок; тогда ее, конечно, угонят на поселенье в Сибирь. Сидеть в камере с дюжиной молодых, опрятных и образованных женщин ей хорошо и покойно. За доброе отношение к себе и детям она платит им тем, что старается быть незаметной. Она, конечно, знает, что девушки уже месяц бредят побегом и что с ними в сговоре новая надзирательница; но ее, как уголовной, это не касается: ей бежать нет смысла да и некуда.
Часто ей кажется, что она попала в кружок школьниц, которые днем учатся, читают книжки, а по вечерам резвятся. Все они тоже приговорены к каторге и на долгие сроки, а две даже к бессрочной,- но как-то трудно этому поверить: словно бы и это только игра. Будто бы и они убивали людей, но и это похоже на выдумку. Верно только, что их жизнь совсем особая и непонятная, как малопонятны их речи и их споры между собой - о каком-то народе, о какой-то экономике, о каких-то партиях и комитетах. В последнее время не спорят, а все шепчутся. Нынче прятали что-то под тюфяк; должно быть, принесла надзирательница. Лица были радостны и оживленны. Неужто они и впрямь думают убежать из тюрьмы? И правда - такие могут!
С ней ни о чем не говорили,- и о чем с ней говорить? Если бы ее вызвала начальница и стала допрашивать, она бы по чистой совести сказала, что ничего не знает. Уж, конечно, не взяла бы на душу греха и не подвела бы девушек, всегда к ней добрых и ласковых. Дело это не ее. Ее дело - искупать свой тяжкий грех да выходить маленьких детей, ни в чем не повинных и ничего еще не знающих. Когда вырастут и узнают - может быть, осудят ее, а может быть, и простят.
ГОТОВЯТСЯ
Анюте не терпится: ну что может быть проще! Подделав ключ из тюрьмы в контору, подпоив привратника,- она выведет на волю всех своих новых подружек, и они разбегутся. А с бабами, с надзирательницами, десятерым справиться не трудно. Сама она тоже уйдет. Если ее поймают и будут судить ну что же! Вот и она пострадает за правду, даром что она простая, не ученая, стольких книжек не прочитала и ни в каких
