- Мне прибавка нужна на расходы.
- Бросьте это! Что вы меня морочите! Расходы, если действительно нужные, мы всегда оплатим, хоть тысячи; а зря и копейки не желаем вам давать. Платят за работу, а не за прекрасные глаза. Я вам вот что скажу, Петровский. Хоть я и не очень верю в этот побег, а все-таки нужно узнать точно. Мы тюрьму, конечно, не извещаем, чтобы там не напутали и напрасно не распугали. Да и вообще - это дело должно быть нашим, понимаете? Если мы с вами это раскроем, да так, чтобы поймать на месте, когда ни полиция, ни тюремное начальство ничего не знают,- вот это - настоящее дело, Петровский! И вы мне извольте к следующему свиданью точно узнать, насколько все это серьезно, а не брехня. Значит - о ком из заключенных идет речь, через кого с тюрьмой сносятся и на какой приблизительно день намечают. Вот. Узнаете ваше счастье, тогда выйдете в люди. А если проморгаете - плохо вам будет. Но только факты, а не выдумки.
- Я никогда не выдумываю.
- Ладно. Ну, а теперь относительно рабочего кружка. Были там?
Они говорили еще с полчаса. Провожая посетителя, господин с бритым подбородком подал ему руку:
- Ну, Петровский, будьте молодцом. Главное - войдите в доверие. Предложите, например, достать паспорт,- а уж я вам помогу, будет настоящий, хороший. И еще там что-нибудь, чтобы вас считали своим, деятельным, а не сбоку припекой. Ну, до вторника!
Оставшись один, он просмотрел записи и покачал головой:
-- Всему три копейки цена! Коли не врет - любопытно. А вернее - одна брехня, как часто бывает. Раз дело идет о бабах - языка бы не удержали. Ну, увидим.
У НАС ВСЕ В ПОРЯДКЕ!
Хлопнула последняя дверь - начальница окончила вечерний, обход. Сегодня она в дурном настроении: охранка дала ей знать, что, по сведениям агентуры, политические каторжанки усиленно переписываются с волей; значит - слаб надзор.
Нужно принять меры. А какие меры? Прогнать половину служащих и нанять новых? Она и без того часто меняет надзирательниц. В этом есть плюс и есть минус. Плюс тот, что новые не делают поблажек заключенным и боятся вступать с ними в приятельство; а минус тот, что еще неизвестно, на кого попадешь, и новые слишком неопытны.
Что политические каторжанки переписываются с волей - она и сама знает. Это неизбежно, и важности в этом никакой нет; плохо только, что об этом помимо нее, начальницы, знает охранка. Можно устроить обыск по камерам или разом обыскать всех надзирательниц. Такая мера ничего, вероятно, не даст, кроме общего раздражения, и в дальнейшем ничему, конечно, не помешает.
Уходя, она говорит старшей:
- Уголовным носят водку, я знаю. Если еще услышу - всех выгоню. А в восьмой номер таскают записки. Поймаю - и всех под суд! Скажите там.
Старшая молчит в страхе. В своем раздражении начальница не видит, что и старшая, и коридорные бродят сегодня как тени, а привратник еле держится на ногах. Одно хорошо, что начальница лично делала вечерний обход; значит, хоть ночью не явится, старая ведьма!
Она уносит с собой ключ, и тюрьма отрезана от конторы. Привратник, стараясь держаться крепче на ногах, распахивает перед ней дверь на улицу. Когда она выходит, он пьяно подмигивает дежурной:
- Г-гроза нынче!
Дежурная по конторе, единственная, не бывшая на попойке, устроенной Анютой, говорит с укором:
- Уж ступайте спать, Федор Иваныч! Едва на ногах стоите. Заметила бы всем бы за вас досталось!
- А что я? Я - ничего!
- Уж идите. Я сама запру!
Она садится у стола перед телефоном, с тоской думая, что смена будет только в шесть утра, а сейчас десять. За день выспалась, но в тишине снова дремлется. В конторе нет лавки и негде прилечь. Дремать можно, только сидя на стуле и опершись локтями о стол. С потолка раздражающе светит лампочка, из незапертой комнатки привратника доносится пьяный храп.
Она - пожилая женщина, простая и хотя грамотная, но не обученная коротать ночи за чтеньем книг. На службе она четвертый год, а перед тем была больничной сиделкой. Привыкла к чуткой дреме - лежа, сидя, даже стоя. Во сне думается, а в думах спится. И тогда время ползет с привычной размеренностью, пока не забелеют окна и не потускнеет свет лампочки.
В полусне она, не видя, знает часы. Вот миновала полночь, а вот уже час. Обычные ночные шорохи. Скребется - словно бы крыса; крыс в тюрьме много, не могут вывести. Не то крыса, не то ключ: где-то дверь отворяют. Ключ долго цепляется в замке и совсем близко слышен нетерпеливый шепот. Нужно проснуться - и она действительно просыпается, но не сразу понимает, где же это? И только когда за ее спиной скрипит дверь, она вскакивает со стула и вглядывается сонными глазами. Перед ней высокая дама в черном платье - как будто начальница. Да как же она могла войти? Рядом с начальницей одна из дежурных по коридору, Анна Хвастунова, а за ними еще двое или трое.
Совсем проснувшись, она смотрит с удивлением, потом догадывается, что это не начальница, а кто-то переодетый - и в это время резко звонит телефон. Не зная, что делать, она повертывается к телефону, но ее хватают, затыкают ей рот платком, скручивают руки и вяжут ноги. Поваленная на пол, она слышит, как ровный и спокойный голос говорит:
- Да, я слушаю. Это откуда? Говорит дежурная по конторе. Это из Новинской части? Слушаю. Нет, у нас все спокойно, а что? Нет, этого у нас не может быть. Слушаю, я вызову начальницу, а только у нас все в порядке, как всегда. Сейчас я пошлю за ней.
Наташа кладет трубку и шепчет:
- Скорее! Там что-то проведали и могут явиться! Будто был приказ из охранки усилить надзор!
В конторе теперь собрались все: двенадцать беглянок и Анюта. Из помещенья тюрьмы - ни звука, план выполнен блестяще: надзирательницы связаны, и путь открыт. Анюта машет рукой:
- Не нужно его! Он спит как убитый, совсем пьян. Вон храпит! Теперь скорее!
Им изумительно везет: даже ключ от выходной двери лежит на столе около телефона. Только без напрасной суеты! Выходить по двое и по трое, как условлено. За командира Наташа - и она уйдет последней, как капитан корабля. С нею Анюта. Но только не бегите, выходите спокойно и идите по улице, как будто гуляете!
После каждой пары или тройки дверь притворяется, и ждут две-три минуты. Все молчат, и сердца бьются согласным оркестром, а ухо ловит каждый звук. Наклонившись к связанной надзирательнице, Анюта тихо говорит ей на ухо:
- Ты так и лежи, не развязывайся! Тебе же лучше, что связана, не будешь в ответе! Потерпи!
Та смотрит испуганными глазами и тяжело дышит.
Теперь следующие - ты и вы две, скорее! Выходите спокойно!
Опять минуты выжиданья. На улице никакого шума, в каморке бормочет со сна привратник. Анюта с торжеством шепчет:
- Вот напился-то! Я ему подливала, не пожалела.
Ее слушают, нервно улыбаясь, но вряд ли понимают. Три ждут в очереди у двери, точно перед выходом на сцену. Анюта подбегает к тюремной двери: нет, там все благополучно, ни шума, ни голосов!
Уходят последние, и дверь за ними тихо притворяется. По улице проехал извозчик - нужно выждать. Стук колес замирает.
- Теперь - мы!
Наташа крепко обнимает и целует Анюту:
-- Анюта, спасибо тебе! Мы еще увидимся.
Анюта со слезами шепчет:
- Ну, дай Бог, благополучно!
Они вместе выходят в ночь, плотно притворив дверь. Наташа машет рукой, и они расходятся направо и налево.
На улице полная пустыня и слабый свет газового фонаря. Наташе нужно пройти эту улицу и еще переулок - до бульвара; там на углу должна ждать лошадь. Сотня шагов - как сотни верст. В черном платье и
