Это был действительно необычный день. Пожалуй, второго дня, до такой степени насыщенного событиями, еще не было в жизни Ахмедовых.
—Ойи, можно я покрашу брови усьмой?[64] — ласкалась к матери Леся.
—И я тоже хочу,— присоединилась к Лесе Галя.
—Рано еще тебе, пучугим [65].— Мехриниса обняла Лесю.
—Не говорите так.— Девочка обиженно взглянула на мать.
—А как сказать? Ну, кичигим [66].
—Скажите ей лучше «кучугим»[67],— вмешалась Галя.
—Ты сама щенок, поняла? — Леся бросила на Галю сердитый взгляд.
Галя высунула язык и убежала. Во дворе опять стало шумно. Мехриниса улыбалась, глядя на детей. В руках она вертела рваную рубашку Остапа, прикидывая, куда лучше поставить заплатки.
«Что-то долго Коли нет,— с беспокойством подумала Мехриниса, посматривая на калитку.— Наверное, о письме Батыра разговаривают... Напрасно я не дала письмо... Нет, хорошо сделала. Иначе муж и сегодня остался бы на вторую смену. К вечеру он вернется домой, скажу ему: «Хорманг, отец, с вас подарок за приятную весть». Интересно, что он ответит на это?..»
Ляна, уложив Марику спать, села за уроки. Раскрыла тетрадь, учебник, но вдруг с острой тоской вспомнила родную мать. В последние дни Ляна часто приставала к Мехринисе с просьбой узнать, как чувствует себя ее мама. У Мехринисы от этих просьб больно щемило сердце. Ляна стала грустной, задумчивой. Мехриниса замечала, что девочка иногда плачет, прячась где-нибудь в уголке дома или двора. Мехриниса обычно старалась в эти минуты занять чем-нибудь Ляну, а потом решила сказать ей горькую правду.
—Почему вы не сказали сразу? Зачем обманывали меня? — Ляна зарыдала навзрыд.— Я должна была в последний раз посмотреть на мою мамочку. Неужели вы этого не понимаете?
—Прости, доченька! Другого выхода у меня не было.
В калитку вошел Коля. Он старался держаться спокойно и весело, но вид у него был удрученный. Увидев, как плачут мать и Ляна, Коля подумал: «Неужели узнала? От кого же?» Он тихонько прошел на айван, положил узелок возле столба, но сейчас никто на него не обратил внимания.
Нелегко было утешать Ляну. Мехриниса ласково гладила девочку по голове, по щекам, вытирала ей слезы, баюкала, прижимая к себе. Постепенно Ляна замолчала, но сидела, уткнувшись в плечо Мехринисы, совершенно потерянная.
Ближе к вечеру во дворе неожиданно появился Исмаилджан. Забыв поздороваться, он возбужденно заговорил:
—Вот беда! Все складывается, как назло, неудачно. Кадырходжа-ака уехал в командировку. Я сам ходил в военкомат, растолковывал им. Никто ничего не хочет и слышать! Приказ! Пошел я в горком партии, да забыл, что сегодня выходной день. Там одна дежурная сидела. Сказала, что с утра доложит секретарю.
Исмаилджан вытер платком пот со лба, закурил. Мехриниса пожала плечами и, воспользовавшись его молчанием, спросила:
—Исмаилджан, о чем вы так печетесь? Вы еще не слышали? От Батырджана пришло письмо!
—Ого, очень хорошо, это самое...— забормотал Исмаилджан.
—Жив-здоров сын! Ранен был,
—А? Хорошо, хорошо... Это самое... Пойду-ка я к Абду- хафизу, ведь он тоже...— Не договорив, Исмаилджан поспешил за калитку, но тут же вернулся снова.— Эй, Коля! Иди-ка, сынок, покажи мне, где живет Абдухафиз.
Коля вышел за ним. Мехриниса, стоя посреди двора, снисходительно улыбнулась и произнесла вслух:
—Что с ним делается? Бормочет что-то... Куда это он ходил, зачем? В своем ли он уме?..
Вечерело, когда Мехриниса, Коля и сестра Махкама-ака вернулись с вокзала. Необычная тишина стояла во дворе. Мехриниса протянула руку к
замочному кольцу — и у нее сжалось сердце. На миг ей показалось, все уехали из дома и он навсегда опустел. Обернувшись, она с удивлением увидела, что к ним подходит Исмаилджан, тяжело шагая, угрюмо глядя себе под ноги. Мехриниса думала, что все, кто пришел проводить Махкама-ака, разошлись еще на привокзальной площади. Оказывается, Исмаилджан провожал их до дому, а Мехриниса и не заметила. Широко раскрыв калитку, она пригласила Исмаилджана войти.
Посреди двора Карамат дробила кукурузу. Приунывшие, молчаливые дети сидели в сторонке. Из кухонной трубы валил густой дым, в воздухе стоял запах жареных тыквенных семян. Это Захира запалила сухие листья в печке. Все смотрели на Мехринису и ничего не говорили. Только Леся подбежала к матери и, пряча лицо в подол ее платья, стала громко плакать. Мехриниса погладила девочку по голове, тихонько подошла к айвану и присела. Коля о чем-то шептался с Исмаилджаном. Во дворе появилось еще несколько человек, среди них были Ариф-ата, Сали-уста, Икбал-сатанг.
—Проходите, садитесь.— Карамат указала гостям на курпачу.
Один за другим гости прошли на супу, присели. Что следует делать в подобных случаях, как вести себя, никто не знал. Взрослые тайком поглядывали на детей, сгрудившихся в сторонке. Наконец Сали-уста, кашлянув раз-другой, нарушил молчание.
—Вы, невестка, мужественная женщина.— Он повернулся к Мехринисе.— Вы крепче любой скалы. Есть такое предание. Аллах, когда творил мир, создал горы и скалы, способные выдержать любые испытания. Прошло время, и видит всевышний: стали рушиться горы и скалы, не выдерживают тяжести, взваленной на них. Тогда аллах и переложил груз на плечи своих рабов. Смотрит — люди выносливее гор... Все мы глубоко опечалены отъездом Махкама-уста. Но сложа руки сидеть не будем. Не раз заменяли мы ушедших на фронт, не позволим погаснуть и горну Махкама-ака, остыть его наковальне. Не дадим в обиду его малышей. Ваша семья — родная для нас... Пусть будут стерты фашистские злодеи с лица земли!
Сали-уста попрощался с Мехринисой, за ним потянулись к выходу и остальные. Когда за последним гостем закрылась калитка, Мехриниса наконец осознала, что все происшедшее не сон, что мужа действительно больше нет рядом. И тут она почувствовала, что силы покидают ее. Хотелось заплакать громко, никого не стыдясь, но она молча глотала слезы, помня наказ мужа: «Не плачь в присутствии детей».
Ей хотелось поразмышлять в одиночестве. Но куда уйти? Где спрятаться от детей? В растерянности Мехриниса стояла посреди айвана, и тут к ней подошел Коля, проводивший гостей. Он тихонько положил руку на плечо матери. Такая привычка была и у Махкама-ака. Утешая жену, он говорил с ней так же — положив руку на плечо.
Мехриниса быстро взглянула на Колю. Не по-детски серьезными стали глаза мальчика.
—С завтрашнего дня я не пойду в школу,— неторопливо проговорил Коля.
—Почему, сынок?
—Буду работать.
Мехриниса частенько брала Колю с собой на базар, чтобы он помогал нести покупки. Каждый раз Коля ужасался, видя, как много денег тратит мать. Толстая пачка таяла быстро, а купленных продуктов едва хватало на два дня. Коле было жалко и мать и отца, работавших не покладая рук. Тогда-то и запала ему в душу мысль пойти работать, чтобы приносить домой деньги. Однажды, размышляя над этим по дороге с базара, Коля осторожно спросил мать:
—Ойи, можно мне торговать папиросами или семечками?
Мехриниса резко остановилась.
—Сынок, пока я жива, не позволю, чтобы ты дошел до этого,— упрямо и горько сказала она.— Не за тем я взяла тебя под свое крыло. Учись, придет время — поступишь на работу...
Сейчас Коле казалось, что время, о котором говорила мать, настало.
Мехриниса поняла, что слова Коли шли от самого сердца. Она глянула в его глаза, полные мольбы и
