—Возьмите, и я уже наелся.— Леша сейчас же подвинул гостье еще один кусок.
Женщине же вдруг вспомнилось и, как острие кинжала, пронзило мозг старинное присловье: «Сиротский кусок обречет на несчастье весь род до седьмого колена...» Комок подступил к горлу, она торопливо отхлебнула чаю и сразу же почувствовала, что он приготовлен из жженых яблок. Ей хотелось быстрее уйти, но она поперхнулась и закашлялась. Тут подошли Леся и Галя и церемонно положили перед гостьей свое угощение — очищенные ядрышки урюка... Любезность маленьких девочек растрогала ее еще сильнее. Чтобы не обидеть их, женщина взяла несколько ядрышек, но вдруг вскочила, спустилась с айвана и, не попрощавшись, быстро скрылась за калиткой. Дети не успели ничего сообразить, как незнакомка уже вернулась с узлом в руке, подошла к айвану и развязала его. В узле тоже были сушеный урюк и яблоки.
—Возьмите, и это вам. До свидания, будьте здоровы,— торопливо промолвила женщина и ушла.
Лицо ее пылало, и Ляне показалось, что последние слова она произнесла сквозь слезы.
Дети вышли на улицу и увидели, как от их дома отъехала маленькая арба, запряженная ослом, на которой, обнявшись с девочкой, сидела странная незнакомка.
Они провожали ее взглядом, пока арба не свернула на большую улицу. Вернувшись во двор, все опять набросились на урюк.
Через минуту со всех сторон послышался стук — это дети кололи косточки урюка.
Ляна вымыла в медном тазике сушеные фрукты, налила воду, развела огонь.
—Это что будет? — заинтересовался необычными приготовлениями Саша.
—Компот.
—Здорово! Компот будем пить! — радостно закричал мальчик.
—Это не нам.
—Не нам?.. Это маме, да? — Саша мужественно пытался скрыть разочарование.
—Да, Саша, ты сиди здесь, подкладывай в очаг листья, а я пойду стирать,— попросила Ляна, вспомнив про полный таз белья.
Выжимая белье, Ляна не сразу заметила, что во двор вошла незнакомая молодая женщина. Вошла и остановилась в двух шагах от калитки. Она была очень красива, ярко накрашена и нарядно одета: легкое голубое пальто, тяжелые серьги из бирюзы, туфли на высоком каблуке, золотые часы на запястье. Волосы, изящно стянутые узлом на затылке, покрывал белоснежный шерстяной шарф. С тех пор как началась война, Ляна не встречала таких нарядных, ухоженных женщин. «Наверное, артистка»,— подумала девочка, восторженно смотря на женщину. Та помолчала, тревожно оглядывая двор, и наконец спросила:
—Это дом кузнеца, усыновившего детей?
—Да,— сказала Ляна, приветливо улыбаясь.— Кого вам, тетя?
—Дочку мою, Дзидру...
—Дзидру! — воскликнула Ляна.— Вы ее мама?
Ляна хотела было броситься к женщине и обнять ее, но та чуть подалась назад, и, заметив это движение, Ляна устыдилась. «Не твоя же мама, глупая!» — мысленно укорила она себя.
—Где Дзидра? — срывающимся от волнения голосом спросила женщина.
—В школе,— хрипло ответила Ляна. У нее тоже перехватило дыхание.
Дети побросали свои дела и окружили неожиданную гостью.
—В школе? Она уже учится? — почему-то растерялась женщина.
—Во втором классе,— сообщил Абрам.
—Не может быть... А где ее школа?
—Недалеко. Я пойду позову ее, а вы посидите,— с готовностью предложила Ляна.
Женщина кивнула и устало присела на ступеньку айвана.
Ляна мчалась как птица. Увидев издали, как дети бегают по школьному двору, она обрадовалась: значит, перемена. Дзидру Ляна застала за игрой в классики.
—Дзидра! Твоя мама! — запыхавшись, выпалила она и больше не могла ничего сказать.
—Что с мамой? — испугалась Дзидра.
—Ой, глупенькая ты! Твоя мама,— отдышавшись, уже спокойнее сказала Ляна.
—Моя мама? Что мама? — Дзидра широко открыла большие серые глаза, ничего не понимая.
—Мама твоя пришла, идем.
Дзидра не шевельнулась, только побледнела.
—Идем же, я ведь не шучу: пришла твоя родная мама. Что ты стоишь?
—Моя мама? — Дзидра точно очнулась. Лицо ее покрылось румянцем, она бросилась Ляне на шею и стала целовать ее в щеки, в нос, в лоб, а затем бросилась на улицу.
—Мамочка! Мамочка! — приговаривала на бегу Дзидра. Ее светлые, коротко стриженные волосы, растрепавшись, упали на глаза.
Ляна мчалась за Дзидрой, но не могла догнать ее.
На пороге Дзидра споткнулась и так, наклонившись вперед, балансируя руками, влетела во двор с криком: «Мама, мамочка!» Следом за ней вбежала и запыхавшаяся Ляна. Женщина, державшая на коленях Марику, выпрямилась, встала, но ничего не сказала и только, удивленно приподняв брови, рассматривала обеих девочек.
—Да вот же Дзидра! — в отчаянии закричала Ляна, уже все поняв.
Женщина вздрогнула, по щекам у нее побежали слезы. Закрыв лицо руками, навзрыд плакала Дзидра.
Она плакала горько и безутешно, дети обступили ее плотным кольцом, но даже не смели утешать, лишь Ляна гладила сестренку по голове.
Женщина протянула руки, будто хотела взять ребенка, но потом, спохватившись, отдернула их, резко повернулась и почти бегом направилась к калитке, бормоча на ходу:
—Простите... я думала, моя Дзидра здесь...
Дзидра не могла успокоиться. Ее горе тяжело переживали все дети. Они стояли в горестном молчании, опустив головы, как маленькие старички.
Гнетущую тишину нарушил громкий голос Сарсанбая. Мальчики возвращались из школы. Сарсанбай шел впереди, размахивая палкой, и кричал на всю улицу:
—Ляна, когда пойдем к маме?
—Ты ведь ходил вчера,— тихо ответила Ляна, устало проводя ладонью по лбу.
—И сегодня пойду, я получил пятерку. Мама обрадуется, когда услышит! — уверенно заявил Сарсанбай, весело стукнув палкой по ступеньке айвана.
Ляна ничего не ответила. Она обняла Дзидру и повела ее в комнату.
Главного врача больницы Джалала Алиевича, знаменитого доктора Аманова, немолодого, худощавого человека с козлиной бородкой, знал весь город. Дети Мехринисы теперь тоже приветливо ему улыбались, а знакомым хвастались: «Маму лечит сам доктор Аманов».
Больница была переполнена. Койки стояли вплотную друг к другу не только в палатах, но и в коридорах, на террасах, а на улице, в саду, раскинулись палатки, где тоже разместились больные. Сначала Мехринису положили в коридоре.
Всю ночь она металась — жар не уменьшался, и до утра рядом с ней просидела Захира. В полдень пришли Кадырходжа и его жена. Осмотревшись, Кадырходжа направился прямо к главврачу, и вскоре у постели Мехринисы появился сам доктор Аманов, распорядившийся перевести больную из коридора в свой кабинет.
—Не смущайтесь, мать,— добродушно сказал доктор, собирая со стола бумаги,— больных много, мест не хватает... Вчера я не знал, кто вы. А сегодня,— подмигнув, он кивнул на Кадырходжу,— пришел вот этот начальник...
—Значит, боишься начальников? — усмехнулся Кадырходжа.
—Еще как боюсь! — Доктор смешно вытаращил глаза и поднял руки.
Все рассмеялись. Даже на лице Мехринисы на миг блеснула слабая улыбка.
Доктор внезапно посерьезнел.
—На свете нет человека, которого я боялся бы. Боюсь другого — обидеть кого-нибудь, потерять уважение людей.
