потихоньку вытащила несколько урючин и засунула в рот. Она была уверена, что теперь-то уж никто не узнает о ее проделке, и вовсе не подозревала, что щеки ее надуты, а губы все время шевелятся. Дырка в мешке увеличивалась, теперь в нее входили два-три пальца и можно было выбрать урюк по вкусу.
Мать по-прежнему шла сбоку, и девочку это радовало: ведь урюк-то был колхозный и везли его каким-то детям, значит, мать стала бы ругаться.
Но женщина все заметила и нарочно не оборачивалась, с трудом переступая ногами в мужских грубых сапогах, кутаясь в платок, накинутый поверх серого ватника.
Солнце уже было в зените, когда арба въехала в город. Боясь заблудиться на незнакомых узких улочках, женщина спросила у первого встречного:
—Где дом кузнеца, усыновившего детей?
—Повернете вон на ту улицу, пройдете немного вперед, увидите двустворчатую калитку,— охотно объяснил старик.
Женщина поблагодарила его и вскоре довела своего осла до нужного поворота.
—Ойи,— не поднимая глаз, спросила девочка,— мы все им отдадим, да?
— Да, доченька, колхоз-то для них отправил.— Мать ответила мягко, понимая, что чувствует голодный ребенок.
—Целый мешок отдадим, да?
—Целый мешок.
—А нам ничего? — У девочки задрожали губы.— Ойи, можно я немного возьму в тюбетейку? Никто не узнает.
Женщина молчала. Ее молчание девочка истолковала как знак согласия и принялась поспешно выкладывать урюк в тюбетейку.
На узкой улочке мать наконец взглянула на дочь, на бледное личико, на радостно заблестевшие при виде такого богатства глаза, сердце ее сжалось, и она, не задумываясь, стянула с плеч платок и бросила его на арбу.
Пугливо озираясь, обеими руками она начала вынимать из мешка урюк и сушеные яблоки. Руки ее дрожали. В конце улицы замаячила какая-то фигура. Колхозница торопливо завязала платок с фруктами, стянула узлом слегка опустевший мешок и раздраженно прикрикнула на осла. Осел пошевелил ушами, мотнул головой и неторопливо двинулся дальше. У двустворчатой калитки женщина остановила арбу.
—Сиди тихо,— велела она дочери и, закидав сеном платок, подхватила мешок и вошла во двор.
Во дворе были только дети. Каждый занимался своим делом. Ляна стирала, Абрам развлекал Марику, Галя подметала айван, Саша и Леша выкладывали в таз дынные корки для коровы. И только Леся беззаботно качалась на качелях. Удивлённая женщина неподвижно стояла у калитки. Первой незнакомку заметила Ляна.
—Ассалому алейкум! Входите, хола.
—Ва алейкум ассалом. А где мама?
—В больнице,— грустно сказала Ляна.
—Ой, бедняжка! Давно ли?
—Уже четыре дня...
Дети оставили свои дела и подошли к незнакомой женщине.
—А как она себя чувствует? Вы бываете у нее?
—Вчера мы ходили со старшим братом. Она уже понемногу встает.
—А отец на работе?
—Нет, уехал на фронт.
Женщина совсем растерялась. Подбежавшая Леся с откровенным любопытством глядела на мешок.
—Пришло письмо от Батыра-ака. Скоро он и сам приедет! — радостно поведала гостье общительная девочка, желая завести знакомство.
—Вот оно как...— Женщина погладила Лесю по голове, так и не поняв, о каком письме идет речь.
—Хола, поднимитесь на айван,— пригласила Ляна. Ей хотелось спросить: «Зачем вы пришли?» — но она стеснялась.
Женщина молча подняла мешок и направилась к айвану. Забыв не только снять сапоги, но и соскоблить прилипшую к ним грязь, она уселась на курпаче возле хантахты, развязала мешок и высыпала две пригоршни урюка с яблоками.
—Это вам. Кушайте.
Дети были изумлены. Глаза у них загорелись. Они переглянулись, не зная, что делать, и вопросительно смотрели на Ляну. Ляна стояла, опустив голову.
—Кушайте, для вас привезла,— повторила колхозница.
Дети смущенно присели. Как только Абрам поднес Марику к хантахте, девочка обеими ручонками схватила яблоко и сунула его в рот. Щечки у нее вздулись, лицо засветилось блаженством.
—Какая чудная девочка! Ну-ка, иди ко мне.— Женщина взяла Марику на руки. Выбрав урючину помягче, она вынула косточку.— Тот дай мне, кушай этот, без косточки,— уговаривала она девочку.— Это младшая, да?
—Да, это моя сестренка, ее зовут Марика.
—Какая ты славная! Ну, что ж вы стесняетесь? Берите!
Только после этих слов дети застенчиво протянули руки
к фруктам.
—Это послали вам в подарок колхозники,— объяснила женщина Ляне, все еще удивленно пожимавшей плечами.
—В подарок? — переспросила Ляна.
—Да.
—Апа, маме отнесем! — радовалась Леся.
—Папе тоже пошлем, напишем, что подарок,— предложил Абрам.
От недавнего смущения не осталось и следа. Дети ели без стеснения, смеясь, выхватывая фрукты друг у друга. Вмиг хантахта опустела. Саша и Леша одновременно протянули руки к последнему сушеному яблоку, и оба остановились, уступая его друг другу. Заметив это, женщина высыпала на хантахту еще две пригоршни фруктов.
—Берите, ешьте...
Не ела только Ляна — она ушла в дом и вскоре появилась с чайником в одной руке и с жестяной тарелкой в другой.
—Прошу вас, угощайтесь.— Она поставила перед колхозницей тарелку с красиво выложенными на ней тоненькими ломтиками хлеба.
Женщина изумленно вскинула глаза на Ляну: хлеб давали по карточкам, помалу, хлеба едва-едва хватало, чтобы не забыть его вкус, а тут вдруг девочка ставит перед ней полную тарелку. Что это? Легкомыслие? Или щедрость и доброта?
Женщина, не зная, что сказать, молчала, потом ласково отказалась:
—Спасибо, доченька, я пойду, пожалуй.
—Нет, нет, попейте чайку с хлебом,— настаивала Ляна.
Дети перестали есть и смотрели во все глаза на Ляну и
на женщину. Только Леся торопливо запихивала себе в рот урюк.
Ляна сердито сдвинула брови, взглянула на детей — они, как по команде, отвернулись.
—А где остальные? — спросила гостья, принимая из рук Ляны пиалу с чаем.
—Старший на работе, остальные в школе... Вы хлеб берите, не пейте пустой чай.
—Возьмите, хола,— вдруг вмешался Абрам. Он взял с тарелки кусок хлеба и подал его женщине.— Это моя порция, а я уже наелся урюком.— Он старался не глядеть на тарелку.
Женщина взяла у Абрама хлеб и положила перед собой.
—Ешьте, пожалуйста, и мой тоже,— неуверенно, точно сомневаясь в правильности своего поступка, сказал Саша.
